Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин
Глоток воздуха
Перевод И. Тогоевой
Это волшебная сказка. Люди стоят под легким падающим снежком. И что-то светится и слегка дрожит, издавая серебристый звон. Глаза сияют. Голоса поют. Люди смеются и плачут, пожимают друг другу руки, обнимаются. И что-то светится и слегка дрожит. Они живут долго и счастливо. А снег все падает на крыши домов, заметает парки, площади, реку.
Это старая история. В некоем царстве, в некоем государстве жил в своем дворце добрый король. Но страну его заколдовали. И хлеба сгорали на корню, с деревьев в лесу опадали листья, и все вокруг сохло и погибало.
Это камень. Обыкновенный булыжник, каким вымощена наклонная площадь перед старой крепостью с красноватыми стенами и почти без окон, которая называется дворец Рух. Площадь вымостили брусчаткой почти триста лет назад, и с тех пор по этим камням прошло множество ног – босых и обутых, маленьких детских ножек, и подкованных лошадиных копыт, и солдатских сапог, и колеса все катились и катились по этой площади, колеса повозок, тележек, карет, мягкие шины машин, гусеницы танков. И разумеется, по ней то и дело пробегали собачьи лапы. Бывали на площади и кучки собачьего дерьма, и кровь, но и то и другое смывала вода, выплеснутая из ведер, или льющаяся из шланга, или упавшая с неба в виде дождя. Говорят, нельзя полностью смыть с камня кровь, как нельзя и пропитать ею камень; она не оставляет следов. Часть брусчатки на нижнем краю площади Рух у входа на ту улицу, что ведет через старый Еврейский квартал к реке, раз или два разбирали на баррикады, и некоторые камни даже обнаружили, что умеют летать, но летали они недолго. Вскоре их вернули на прежнее место или заменили другими. Им, впрочем, это было совершенно безразлично. Человек, в которого попал летящий камень, падал как камень рядом с тем камнем, который его убил. Человек, которому прострелили голову, падал, и его кровь заливала этот камень, а может, и другой, камням-то все равно. Солдаты смывали кровь водою из ведер, тех самых ведер, из которых пили их лошади. А через некоторое время шел дождь. Потом снег. Колокола вызванивали время: часы, Рождество, Новый год. Танк остановился, давя камни своими гусеницами. Казалось бы, после такой тяжелой громадины должен остаться след, но на брусчатке не осталось ни единой отметины. И только ноги, босые и обутые, за столько веков стерли камни, пусть не до гладкости, но до своего рода мягкости, так что те стали как кожа. Ничем не запятнанный, не несущий никаких следов, равнодушный, камень действительно приобрел качество вещи, которую жизнь очень долго носила, точно одежду. Так что это весьма могущественный камень, и тот, кто на него наступит, может полностью перемениться.
* * *
Это правдивая история. Она вошла, открыв дверь ключом, и окликнула: «Мам? Это я, Фана». И мать из кухни их большой квартиры крикнула: «Я здесь!» И они обнялись, встретившись в кухонном дверном проеме.
– Идем же, пошли скорей!
– Куда?
– Сегодня же четверг, мама!
– Ах да, – сказала Брюна Фабр, отступая к плите и совершая неясные жесты, словно защищающие эти кастрюли, посудные полотенца и половники.
– Ты же сама сказала!
– Но сейчас уже почти четыре…
– Мы вполне успеем вернуться к половине седьмого.
– Мне еще нужно прочитать тесты для продвинутых…
– Ты должна пойти, мама! Должна. Ты сама увидишь!
Только каменное сердце способно сопротивляться этим сияющим глазам, этим уговорам, этому уверенному тону…
– Идем же! – снова сказала дочь, и мать, ворча, пошла за ней.
– Только ради тебя, – сказала она уже на лестнице.
А в автобусе еще раз повторила:
– Только ради тебя. Мне это не нужно.
– Почему ты так говоришь?
Брюна ответила не сразу; она смотрела в окно автобуса на серый город, обступавший их со всех сторон, на мертвое ноябрьское небо, мелькавшее меж крыш.
– Ну, видишь ли, – начала она, – до того как убили Кази, моего брата Казимира, я, наверное, могла считать, что настало мое время. Но я тогда была слишком молода. И слишком глупа. А потом Кази убили…
– По ошибке.
– Нет, не по ошибке. Они охотились на человека, который переводил людей через границу, и упустили его. Так что им осталось только…
– Доложить в Центральное управление хоть о чем-то.
Брюна кивнула.
– Ему тогда было примерно столько лет, сколько тебе сейчас, – сказала она.
Автобус остановился, и на этой остановке село сразу очень много народу, люди толпились в проходе.
– И с тех пор, вот уже двадцать семь лет, всегда все слишком поздно. Для меня. Сперва я была слишком глупа, а потом стало слишком поздно. Теперь твое время. Я свое упустила.
– Ничего, ты сама увидишь, – сказала Стефана. – И времени еще вполне хватит, чтобы завершить круг.
Это История. Солдаты стоят в ряд перед дворцом с красноватыми стенами, в которых почти нет окон; их ружья взяты на изготовку. И прямо на солдат идут по камням молодые люди и поют:
За ночью вслед придет рассвет,
Твой, о Свобода, день наступит вечный!
И солдаты стреляют из ружей. И после этого молодые люди живут долго и счастливо.
* * *
Это биология.
– Да где же все, черт побери?
– Сегодня четверг, – сказал Стефан Фабр и тут же взорвался: – Проклятье! – потому что цифры на экране компьютера опять начали прыгать и мигать. Стефан был в толстом свитере, поверх которого надел еще пальто и шарф, поскольку биологическая лаборатория отапливалась только с помощью переносного обогревателя, и если его включали одновременно с компьютером, то тут же вылетали пробки.
– Между прочим, есть программы, благодаря которым это можно сделать за две секунды, – заметил он, с мрачным видом колотя по клавиатуре.
Авелин подошел,
