Он вам не Тишайший - Вадим Шведов
— Ясно, государь, — хором отзываются присутствующие.
Морозов встаёт, стараясь придать лицу выражение уверенности и ответственности.
— Будьте спокойны, Алексей Михайлович. Я лично прослежу, чтобы всё было исполнено в точности. Обо всём позабочусь.
— Верю, Борис Иванович, — киваю в ответ, успокаивающим взглядом. — На этом всё. Расходимся. Работы — непочатый край.
Один за другим начальники приказов поднимаются, кланяются и выходят из палаты. Лица у всех усталые, но с каким-то странным чувством — смесью выполненного долга и глубокого удовлетворения. Никто из них не видел и не слышал, чтобы хоть один царь так… работал. Так, напрямую вёл собрание, так быстро схватывал суть, так жёстко принимал решения, не оглядываясь на древние обычаи или мнения старших бояр. Это был не ритуал, а настоящий Совет по управлению государством. Это было ново. И немного пугающе.
Последним, медленно, словно нехотя, поднимается Морозов. Он не идёт сразу к двери. Когда зал окончательно пустеет, Борис опускается обратно на стул, тяжело, будто ноги не держат. Его лицо — полная противоположность тем, кто сейчас вышел. Ни усталости от работы, ни удовлетворения. Только растерянность. Глубокая, всепоглощающая растерянность.
Он сидит в тишине опустевшей палаты. Большой стол, резные стулья, гобелены на стенах, подаренные иноземными послами, — всё это до боли знакомо. А вот человек на царском месте…Незнаком. Совершенно.
Морозов привык видеть Алексея другим. Мягким. Послушным. Почти робким. Даже его возмущение из-за налога на соль тогда, перед венчанием на царство…Оно казалось Морозову вспышкой юношеского гнева, не более. Он был уверен, что его воспитанник, его «Алёшенька» останется под его влиянием. Что государь будет советоваться, будет нуждаться в его, Бориса, мудрости и опыте.
А сегодня…Сегодня он увидел другого. Царя. Твёрдого. Решительного. Холодно — расчётливого. Уверенного в себе. Того, кто ставит на ключевые посты людей со стороны, ломая местничество. Того, кто не боится задеть интересы могущественных бояр и монастырей. Того, кто раздаёт указания как зрелый, опытный муж, а не вчерашний мальчишка. И главное, того, кто перехватывает инициативу и ставит его, Морозова, на роль…кого? Заместителя без реальной власти, кроме как докладывать?
Мысли путаются. Страх сжимает сердце. Страх потерять всё. Страх перед этим новым, непонятным Алексеем. Страх перед реакцией бояр, которые считают его главным. Страх перед будущим, которое теперь кажется зыбким и опасным.
Он сидит, уставившись в резные узоры на столешнице. Голова гудит. Ничего не укладывается в привычную ранее и понятную картину. Опора ушла из-под ног, и он впервые за долгие годы чувствует себя старым и беспомощным.
Тихо, почти шёпотом, слова вырываются сами, будто он говорит не с собой, а с пустотой зала: «Обманул…Сильно обманул…»
Глава 7
Не злите Морозова
Климово, поместье боярина Шереметева
Стольник Пётр Лаврентьевич Фёдоров сегодня с трудом сдерживает зевоту. Раннее утро выдалось неспокойным, а день предстоит ещё более напряжённый. Он едет верхом, и его тощее тело резко выделяется на фоне коренастых стрельцов в красных кафтанах, шагающих позади. Пётр Лаврентьевич вновь оборачивается глянуть на свой небольшой отряд со служилыми и двумя подьячими, сидящими в повозке — худым, вечно испуганным Семёном и невозмутимым, как идол, толстоватым Антипом. Ухабистая дорога медленно, но верно приводит к цели — высоким бревенчатым воротам усадьбы Климово. Виден и дым из труб, низко стелющийся над заснеженной крышей огромного трёхэтажного боярского особняка. Невдалеке стоят жалкие избы крестьян, что своим убожеством лишь придают контраст хозяйскому богатству.
— Ну, началось, — думает Фёдоров, поправляя меховой воротник. Он помнит наказ: быть твёрдым, как кремень, ничего не бояться и не давать никаких поблажек.
Отряд подходит к воротам. На гульбище (наружная терраса или галерея, окружающая здание по периметру поверх перекрытий подклета, что-то вроде огромного балкона) показывается фигура в добротной овчинной шубе.
— Стой! — кричит вышедший на гульбище, хотя отряд уже и так стоит. — Это поместье боярина Ивана Петровича Шереметева. Я его управляющий — Никита Михайлович. Вы кто такие? По какому делу?
Пётр Лаврентьевич выезжает вперёд.
— Стольник Пётр Лаврентьевич Фёдоров! По государеву указу! Прибыл для переписи тяглового люда и земель в слободе Климово. Открывай ворота!
Управляющий поместьем лишь усмехнулся.
— Какая ещё перепись, стольник? Слобода наша белая. Государева тягла не тянет, знаешь ли. Боярин наш, Иван Петрович Шереметев подтверждающую грамоту имеет. Так что езжайте с миром, дел у нас своих хватает.
Пётр Лаврентьевич внезапно чувствует, как внутри его поднимается гнев.
— Старая грамота не в силе. Вышел новый указ государя Алексея Михайловича. Отныне все белые слободы на общем положении. Печать государева стоит, — смотри!
В ответ Никита Михайлович плюёт вниз прямо с гульбища. Плевок даже близко не долетает до Петра Лаврентьевича, но такое действие управляющего вызывает бурный хохот со стороны боярских холопов.
— Печать? — фыркает Никита Михайлович. — Да кто эту бумагу состряпал? Сам вор Бориска Морозов, что ли? Знаем мы его «указы»! Без Боярской думы, — бумажка зад подтирать, а не документ официальный! Иван Петрович приказал: никого не пущать! Так что скатертью дорога, стольник. Нечего под воротами стоять и гадить где ни попадя.
Пётр Лаврентьевич чувствует, как кровь бьёт ему в виски. Он, конечно, не боярин и совсем неровня Шереметеву, но унижать так себя на государевой службе никому не позволит.
— Последний раз говорю, Никита! — кричит дрожащим от гнева голосом чиновник. — Открывай ворота! По государеву слову!
— Не открою! — орёт в ответ управляющий. — Иди назад к Морозову и его бумажки там целуй!
Фёдоров резко поворачивается к сотнику стрельцов, Борису с седыми усами, до этого времени хмуро слушающего пререкания чиновника и боярского слуги.
— Сбивай запоры! Силой!
Сотник согласно кивает.
— Понял, ваше благородие! Эй, хлопцы! Таран давай!
Несколько крепких стрельцов хватают заранее подготовленное стенобитное бревно. Разбег. Удар. Дубовые ворота содрогаются, но держатся. Ещё удар! Раздаётся треск дерева. Сверху несётся поток брани управляющего, но его уже не слышно за грохотом. Третий удар, — запоры с шумом ломаются. Ворота распахиваются.
— Взять его! — кричит Фёдоров, тыча пальцем в Никиту Михайловича.
Стрельцы словно волки, бросаются вперёд.
— Разбой! Грабёж! Шереметеву доложу! Всех вас на кол посадят! — орёт управляющий.
Из боярских
