Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр

Цао Гуйсю кивнул в знак согласия. Ду Ци пошел впереди, ведя за собой Лаюэ Хуна.

Все семейство Цзян расселось как раз за праздничным столом. Раз уж они претендовали на звание уважаемого рода в «грушевом саду», то накрыли целых семь столов, за которыми усадили всех родственников, женщин, учеников и последователей, а также приятелей из актерской среды. Взрослые и дети, родственники и друзья сейчас стояли, затихнув, словно цикады по зиме, оцепенело таращась на солдат с винтовками, а кто-то из детей уже начал плакать. Войдя в зал, Ду Ци поклонился старому господину Цзяну:

– Старый господин Цзян, хорошего вам нового года! – А затем поприветствовал и других лаобаней.

Старый господин Цзян смерил его недовольным взглядом:

– Седьмой молодой господин, на дворе праздник, чего это вы задумали?

Ду Ци оглядел окруживших их солдат и пожал плечами:

– А я и не с ними. Вот закончу со своим делом, их и спросите.

Тут Цао Гуйсю приблизился к ним медленным шагом, не отрывая взгляда от старого господина Цзяна, от чего у последнего все волосы на теле встали дыбом. Цао Гуйсю не проронил ни слова, и старый господин Цзян не посмел его ни о чем спрашивать. Когда Цао Гуйсю достаточно нагляделся на морщинистое лицо старика, он сделал жест, будто уступает Ду Ци, а сам уселся в кресло с резной спинкой, словно приготовившись поглазеть на интересное представление.

Ду Ци хлопнул Лаюэ Хуна по плечу:

– Не так давно старый господин Цзян застиг меня врасплох, и сегодня я пришел объясниться с ним.

Ду Ци огляделся по сторонам, но так и не нашел места, где бы Лаюэ Хун мог показать себя. Наконец взгляд его остановился на банкетном столе, по высоте и величине он прекрасно подходил на роль временной сцены. Ду Ци сказал:

– Будьте любезны, уберите тарелки.

Слуги семьи Цзян указаний от хозяев не получали, а потому не осмелились даже сдвинуться, что вполне естественно. Несколько сослуживцев по «грушевому саду» собрались было помочь Ду Ци, но замерли под взглядом старого господина Цзяна, он намеренно хотел поставить Ду Ци в неловкое положение. Но тут Цао Гуйсю взглядом подал знак своим солдатам, и они мигом подбежали, засучили рукава по локоть, и с оглушительным звоном смели всю посуду на пол, отчего та разбилась на мелкие кусочки!

Всех объял страх, а старый господин Цзян крепко сжал трость, подумав: «А ведь говорил, что они не заодно». Ду Ци изумился и перепугался: он-то считал, будто может творить что ему вздумается, а оказывается, оно вон как, против винтовки он всего лишь писака с пером. Ду Ци устремил на Цао Гуйсю долгий взгляд и лишь затем повернулся, согнулся в пояснице и вытянул руку, приняв вид слуги из внутренних императорских покоев, спешащего поддержать своего хозяина, и пронзительно затянул на театральный манер, обратившись к Лаюэ Хуну с улыбкой:

– Уважаемый хозяин, прошу вас!

Шан Сижуй был известен как нечистый дух театра, а Ду Ци был им в самом деле. Чтобы помочь актерам достичь непревзойденного мастерства, он готов был пойти на любое раболепство, оказаться на самом дне общества. Однако Лаюэ Хун, заставивший Ду Ци согнуться, тоже не был заурядным человеком. Лаюэ Хун привстал на носочки, оперся на плечо Ду Ци и, перескочив через осколки фарфора, ловко, словно пташка, взмыл на стол, обеими ногами ступив на мраморную поверхность, как на сцену. Цао Гуйсю отметил, что на ногах у него особая обувь, которая делала стопы юноши еще миниатюрнее золотых лотосов в три цуня [222], – оказывается, Лаюэ Хун постоянно ходил на цыпочках.

– Кто-то говорит, что я, Ду Ци, тайком позаимствовал для своего танца на барабане поступь небожительницы, придуманную семьей Цзян. Сегодня я пришел показать всем, насколько отличаются два наших танца! – Ду Ци выразительно взглянул на Лаюэ Хуна, тот принял позу и вновь, уподобившись пташке, встрепенулся и затанцевал, звучно притоптывая. Несмотря на то что совсем недавно, стоя подле Ду Ци, он выглядел полным решимости, на сцене же в нем проявилось что-то от мягкого очарования Шан Сижуя. Хоть Цао Гуйсю знал о театре немного, этот танец был неподвластен его пониманию, однако и он почувствовал, насколько изящен отбиваемый Лаюэ Хуном ритм, звонкий и веселый, словно тот играл бамбуковой трещоткой, а кончиками пальцев выписывал картину – каждый взмах его ног подобен был взмаху кисти, полету дракона и движению змеи. Этот танец без музыкального сопровождения, арии и костюма являл собой обнаженное искусство, и только профессионалы могли оценить, обладает ли это нагромождение белеющих костей скрытым очарованием. Когда Лаюэ Хун станцевал на барабане, он отер со лба пот и поднял ногу, вручая ее Ду Ци. Тот достал что-то из-за пояса и прикрепил к туфелькам Лаюэ Хуна. Лаюэ Хун вновь принялся отбивать ритм, изображая на сей раз поступь небожительницы.

Оба танца были исполнены, и пришло время для оправданий. Не дожидаясь, пока заговорит Ду Ци, дядюшка семьи Цзян вместе со своей компанией принялся высмеивать их:

– Глядя на танец Шан Сижуя, мне показалось, будто они похожи. В конце концов, это движения, изобретенные нашей семьей, как бы другие их ни изменяли, все равно будет выглядеть похоже. Но сегодня, вглядевшись тщательнее, я точно убедился – разве это не наша поступь небожительницы, один в один! Седьмой молодой господин так отчаянно себя позорит, жаль только, что хорошая еда пропала.

Вся родня семьи Цзян принялась дружно поддакивать, а старый господин Цзян так и лучился удовольствием.

Ду Ци знал, что так они и ответят, а потому нисколько не разгневался, спросил в ответ:

– Старый господин Цзян, вы как следует разглядели танец на барабане и движения из вашей поступи небожительницы?

Старый господин Цзян надменно фыркнул в ответ.

Ду Ци хлопнул в ладоши и громко рассмеялся:

– Тогда прошу всех как следует присмотреться, одинаковы эти танцы или все же каждый из них обладает собственным стилем!

Проследив за взглядом Ду Ци, зрители разом выдохнули. Стол весь был устлан густыми красно-синими следами от порошка, на каждый шаг приходился свой след. Было совершенно ясно, что следы эти оставили туфельки Лаюэ Хуна – вот что за хитроумный механизм, оказывается, был в них спрятан. Красный цвет соответствовал движениям танца на барабане, а синий – поступи небожительницы, лиловый же цвет порошка был там, где па двух танцев пересекались. Прежде, чтобы решить, схожи два танца или нет, достаточно было пустой болтовни, кто дольше пробыл заядлым театралом, кто происходит