Да не судимы будете - Игорь Черемис

Поэтому я ещё пару часов давал свой концерт для одной зрительницы и спускал пар, терзая чешскую «торнаду», даже про громкость забыл — но соседи, слава богу, не стали стучать в дверь с требованием прекратить безобразничать. Возможно, им просто понравилась музыка.

Но вот заснуть в разумное время у меня не получилось — я долго лежал без сна и думал, что стоит сказать этому попутавшему берега актеру, чтобы до него наконец дошел весь трагизм ситуации. Бить его по лицу не хотелось — всё же действительно первый спектакль сезона, он играет главную роль, а среди зрителей будут и те, кому я лично отдал контрамарки. Они-то уж точно не виноваты в том, что моя личная жизнь после попадания в прошлое оказалась связана с Высоцким, так что я решил обойтись одними словами, не прибегая к физическим методам воздействия. С этой мыслью я наконец провалился в какой-то кошмар, вызванный по большей части очень жаркой погодой, с которой не справлялась даже ночь.

Ну а утро напомнило о других заботах. Надо было возвращаться в рабочий ритм, нужно было всё-таки разобраться с тем, что от нас ушло в суд, а заодно понять, стоит ли давать добро на привлечение адвокатов. Якиру защитники были, кажется, не нужны, а вот Алексеева их активно требовала.

С Алексеевой вообще получилось забавно, если здесь можно использовать это слово. С ходатайством об её аресте вышел Анатолий Трофимов — тот следователь из группы, который в другой версии истории вёл дело «моего» Орехова. Толком объяснить своё желание отправить эту даму за решетку он не смог, но я доверился его чутью, мы немного поработали вместе, и уже на следующем допросе Алексеева дала пару железных поводов для задержания.

Я потом посетил один из её допросов и пришел к выводу, что она упертостью Якира или Якобсона не отличается и готова говорить о своих идеях день и ночь, не понимая, что этим лишь закапывает себя глубже и глубже. Я почему-то даже уверился, что если ей сделать предложение «стучать» на диссидентов, то ответ будет сугубо положительным. Вот только общаться с ней достаточно продолжительное время оказался способен лишь Трофимов. А я сам толком так и не придумал, что с этой Алексеевой делать — сажать глупо, не сажать — ещё глупее, потому что как-то наказывать эту курицу надо. Поэтому я хотел предложить начальству просто лишить её гражданства и выслать из СССР — пусть у американцев голова болит, тем более что именно так советские власти и поступили в той истории, которую я знал. [1]

Впрочем, Алексеева была ценным источником сведений о диссидентской тусовке, хотя её знания, на мой взгляд, были слишком поверхностными. Знала она многих, но этих многих даже на допросы было бессмысленно звать — хорошо знакомый мне Марк Морозов соврать не даст. Да и Ирина Гривнина посещала собрания именно у Алексеевой — и что она оттуда вынесла? Воспоминания о табачном дыме и о чтении каких-то отрывков из обрывков? Но порядок есть порядок, кого-то мои следователи всё же дергали, пусть и без последствий, а я лишь следил, чтобы они случайно не дернули того же Морозова или Ирину.

И именно Алексеева настаивала на том, чтобы выходить на суд с адвокатом. Правда, мы не знали, когда именно будет этот суд, и всячески тянули время; впрочем, я собирался от неё избавиться ещё до конца осени — тем или иным способом.

Но сразу погрузиться в эти дела мне не удалось. На работе меня ждало сообщение, переданное дежурным — объявился Валентин, который просил о срочной аудиенции. Можно было заставить его подождать, но это мне показалось политически неправильным, так что я перезвонил ему сразу, как попал в свой кабинет. Ну а пока он добирался до меня, успел отправить запрос о номере телефона Юрия, который внезапно ворвался в мою жизнь через Саву.

* * *

Валентин был весел и, кажется, немного пьян.

— Встречался с утра с одним, пришлось употребить малость… ну, ты понимаешь… — сразу объяснил он, заметив, что я чуть поморщился. — Я закурю?

— Кури, — разрешил я. — И про выпивку понимаю, сам так делал. Так что за новости?

С агентами выпивал, конечно, не я, а «мой» Орехов, но это действительно была распространенная практика в этом времени, тем более что встречи часто проходили в кафе или ресторанах. К тому же сейчас почему-то считалось, что даже бутылка водки — вполне допустимая доза для взрослого здорового человека, а сто грамм под хороший обед приравнивалось к абсолютной норме. С пьянством, конечно, борьба шла, хотя в точности по анекдоту: выпил бутылку, две — но напиваться-то зачем?

Поэтому и ругать Валентина было как-то не за что. Правда, если встречался с утра, то все рестораны ещё закрыты, да и водку просто так купить нельзя, но если у осведомителя было с собой? В общем, пусть сам думает, как ему лучше. Да и начальник я у него временный, скоро следствие по Якобсону завершится с тем или иным результатом, а там у Леонида Васильевича будет за подчиненного голова болеть, если он время найдет, чтобы хотя бы на мгновение отвлечься от своих грузинов. [2]

— Две — и обе хорошие, — сказал Валентин, раскуривая «мальборо». — В основном, конечно, все контакты ничего не видели и ничего не знают, но это понятно. Кто ж себе статью с пола будет поднимать? Я, конечно, уговаривал, убеждал, что они нам сейчас неинтересны, что их показаний в деле даже не будет. Но после шестидесятых среди валютчиков дураки перевелись, затаился народ, только с проверенными общаются. Но двое твоего Якобсона опознали. У одного он купил немецкие марки — именно ту сумму, которую у него нашли. А ещё одному продал американские доллары и швейцарские франки, и суммы там были весьма приличные — три тысячи долларов и полторы — франков. Причем просил именно рубли, даже не инвалютные.

Тысяча марок, которую нашли у Якобсона при обыске — мелочь по сравнению с мировой революцией, в общем обвинении эту сумму никто и не заметит. А вот наличие у советского гражданина такого количества долларов, даже