Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

* * *

Москва — сердце державы царя Иоана. Она словно движитель в паровой машине толкает поршни и заставляет весь остальной механизм двигаться дальше. А сердцем и первопричиной всех происходящих изменений являлся, без всяких сомнений, сам царь Иван Третий Васильевич. Кем был этот таинственный человек обещавший Леонардо своё покровительство и помощь в постижении абсолютно всех тайн мироздания? Что за правитель, который одной только своей волей ломал многовековые устои как сухие тростинки и толкал, тянул, рвал жилы, но всё равно тащил молодое русское царство… куда? К ему одной видимой цели.

Действительно ли он ангел господний, или, хотя бы, его посланник? Или, быть может, его отправил на землю и наделил чудодейственными силами и сверхъестественным прозрением никто иной как враг рода человеческого?

С этим таинственным человеком предстояло встретиться Леонардо вскоре по прибытию в Москву.

Москва — город, закованный в камень и сталь. Сотни высоких и низких труб создают постоянную дымовую завесу. И хотя основные производства явно старались расположить с подветренной стороны и в некотором отдалении от самого города, но всё же, в безветренную погоду, серое облако висело над домами подобно одеялу.

Многочисленные новые здания, сложенные из красного кирпича, придают городу торжественный, но вместе с тем и немного мрачный оттенок. Купола церквей и соборов сияют золотом и таже золотом горят боярские гербы на воротах их родовых усадеб. По мощённым камнем мостовым то и дело проезжают пародвижители распугивая обывателей громкими пронзительными гудками. Особенно любят гудеть богатые дворяне в длиннополых кафтанах, купившие себе такой пародвижитель в личное пользование и день и ночь катающиеся по московскому пригороду.

Москва — кипящий котёл, где в одну сторону бегут торопящиеся на уроки школяры, в другую идут маршем стрельцы. Бородатые бояре гнут шапки перед царскими посланниками. А черносошный крестьянин или ремесленник, благодаря своему уму и расторопности, могли взлететь так высоко, как никогда не смогли бы раньше. В духовных семинариях молодых священников учили, что служба царю и служба богу неразделимы и нет высшего блага чем благо родной державы. Боярский и крестьянский сын могли вместе ломать голову над одним чертежом в Приказе Дивных Дел или сидеть за одной школьной скамьёй. Даже девушкам ныне, по велению царя, открыто таинство учения. Их допускали в школы, разумеется отдельные, и готовили из них кочегаров, химиков, животноводов и всех прочих кого не хватало бурно развивающемуся русскому царству.

К тем кто явно противился воле Ивана Третьего приходили стрельцы и либо смутьян раскаивался, жертвуя всё своё имущество на благо государства, либо голова с плеч, а всё имущество забиралось в пользу государства. Тоже с разбойниками и казнокрадами. Царь Иван считал, что тот, кто ворует у его подданых — ворует у него. А наказание за кражу у царя одно — топор палача.

Сотни сотен мануфактур производят тысячи тысяч товаров. Часть идёт на продажу за рубеж, но основной рынок — внутренний. Ёмкость его поистине бездонна. Получившие шанс подняться над вековечной нищетой и угрозой голодной смерти, крестьяне охотно покупают товары у царских и частных ремесленников. Кроме того, стремительно расширяющаяся территория русского царства вводит в оборот всё новые и новые массы людских ресурсов обеспечивая бесперебойное развитие и движение в перёд.

Человек создавший всё это чудо, гений и провидец, ждал встречи с Леонардо в малом тронном зале за массивными дверями по обеим сторонам от которых застыли двое стрельцов с массивными топорами и укороченными огнебоями за широкими красными поясами с золотыми кисточками. Стены в зале декорированы лёгкой красной тканью, словно на них пролили ярко красное итальянское вино сделанное из молодого, только-только перебродившего, винограда. Массивные каменные украшения и барельефы украшают поддерживающие потолок колоны, оплетая их сверху донизу. Позолота на кафтанах стражи и в рисунках барельефов придают зале налёт варварской роскоши.

— Леонардо, сын Пьеро из Винчи! — объявляет гофмейстер и почтительно отступает, позволяя Леонардо пройти внутрь.

Страшно волнуясь, он проходит, едва не задевая за топор стрельца.

Малый тронный зал хорошо освещён. И всё же он не такой уж и малый. Потребовалось несколько секунд чтобы найти глазами людей в нём.

Первым делом мастер впился взглядом в лицо человека на троне. Обычное лицо. Отчётливо видна усталость и, удивительное дело — любопытство по поводу встречи. Неужели русскому царю самому любопытно встретиться с Леонардо? Но почему? Он ведь никто и ничем ещё не заслужил интерес персон калибра Ивана Третьего. Или всё-таки Леонардо чего-то не знает относительно себя самого?

— Ваше высочество, — поприветствовал мастер царя после чего повторно склонил голову уже перед митрополитом. — Ваше преосвященство.

— Как он тебе? — поинтересовался у Филиппа русский царь.

Старик сверкнул огненными глазами и начал перечислять: — Дерзок сверх всякой меры. Вольнодумен. Жаден до новых знаний, но при этом легко делится теми, которые уже имеет. Уверен, он тебе понравится, царь. Чем-то похож на тебя самого.

— Вот как?! — удивился Иван Третий и махнул рукой отсылая митрополита. — Ладно, иди. Договорим позже.

Священник вышел из зала. Всё это время царь рассматривал Леонардо, а после спросил: — Чего ты хочешь?

— Что?

— Чего ты хочешь? — недовольно повторил Иван Третий. Видимо ему, последнее время, редко приходилось повторять свои слова.

Простой вопрос. И при этом неимоверно сложный. Не так много людей на свете смогут ответить, чего они хотят на самом деле. Не конкретно здесь и сейчас, а вообще. Ради чего они живут эту прекраснейшую из жизней?

Задумавшись на секунду, Леонардо сказал: — Знаний. Я хочу знать как всеблагой Господь устроил наш дивный мир, какие принципы и максимы в него вложил, какие аксиомы заложил в его фундамент.

Иван Третий кивнул, принимая такой ответ и задал следующий вопрос: — Во что ты веришь?

Леонардо было вскинулся, но царь успокоил его, внеся важное уточнение: — Разумеется, кроме веры в Господа Бога, великого и нерушимого. Во что ты ещё веришь, мессер?

— Я верю в человека, — произнёс Леонардо. — В человека и в его возможность понять что угодно и разобраться в любой сложной загадке.

Прозвучало, может быть, излишне дерзко и молодой мастер поспешил уточнить: — Верю в человека в целом. Не обязательно в самого себя. Но там, где отступлю я, найдёт путь кто-нибудь другой, и любая загадка будет рано или поздно разрешена. Верю, что Господь создал мир познаваемым и что он желает, чтобы люди разобрались в его творении сполна восхитившись его совершенством и соразмерной красотой. Мир обязательно должен