Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв
В одной из комнат подвала Провоторов и развернул свою полевую фотостудию — поставил красный фонарь, разлил в ванночки реактив и закрепляющий раствор. Фотосессия проходила на открытом воздухе. Поочерёдно Провоторов фотографировал бойцов, а потом удалялся в выделенную тёмную комнату, в которой он и творил чудеса фотографии — магическим, заворачивающим образом суровые черты бойцов из БАРС-23 постепенно появлялись на стеклянных пластинах.
Я подвёл и Француза, давай, фотографируйся, а я о тебе ещё и напишу для нашего модного СВО-йкера. Француз засомневался, что вдруг мама узнает. Я его заверил, что его маме, которая, как оказалось, живёт в Хабаровске, такой эксклюзивный журнал в руки вряд ли попадёт.
Несмотря на то, что Французу было уже тридцать пять, он сохранял не только юношеский задор, но и нежную заботу о маме. Маме он сказал, что возит людей на охоту. Что, в принципе было правдой. Правда, охота была взаимной.
— …Раньше я на КАМАЗе работал с миномётом. Мы за два часа шесть точек отрабатывали. В одно место поедем — жах! жах! — отработали, потом сразу в другое. Пока они там шевелиться начали, мы уже в другом месте по ним жахаем. Мы техники с десяток штук сожгли, блиндажи разносили. Но потом они нас подловили, попали под обстрел, пришлось в камыши, как в детстве от милиционеров, забегать.
Я до того уже натренировался, что ящик с минами один брал и в КАМАЗ закидывал. Мне нравится такая работа. Я вообще на гражданке специализировался на автопогрузчиках. Я такие вещи вытворял! На заднем колесе в ангар залетаю, хватаю пять тонн, назад сдаю и в КАМАЗ. Ещё этот КАМАЗ не выкатится, я уже другой набираю. Вот такой хyйнёй страдал. Я с 12 лет на ЗИЛах с отцом ездил, с автомобилями на «ты» всегда.
— А почему за ленту поехал?
— Да хули на этом кирпичном заводе работать? Тут интересней, я ещё и с женой развёлся. Добровольцем пошёл сюда. У меня друзья Триполи штурмовали в вагнерах, один, второй… Вот первый и посоветовал мне идти сюда. Я хотел в Африку, но мне сказали, что нет, ты и так ебанутый, туда не надо. Здесь побудь, а если уж совсем не понравится, пойдёшь к нам. Мне здесь понравилось, заебись. Я спросил: «Сразу будем на передок ездить?» Мне сказали «да», вот и езжу. Мне по кайфу на передок ездить, а по городу возить больных не нравится.
Француз рассказал историю своего позывного. Оказалось, что он получил его ещё в 14 лет. Родом он с Амурской области, там у дядьки взял без спроса «Рено» покататься с девчонками, съездил на танцы, а потом машину разбил. Потом всё лето работал, чтобы отработать ремонт автомобиля. Так за ним и прикрепилось Француз — так называли его все, и дядя, и племянники, и родная мать.
— Мне здесь нравится! Вот идём мы как-то поздним вечером в темноте, темень кромешная, ничего не видно. Только тёмные силуэты деревьев различаешь. И в небо что-то хуярит, громко так, и всполохи далеко-далёко видны. Идём, ничего не видим, зато грохот и стрельба слышна. А мне в кайф, адреналин так и прёт!
Думаю, что для нашего отряда необходим такой весёлый адреналиновый водитель, который повезёт нашу разбитую, но надёжную буханку из скучной размеренной мирной жизни в темноту и ужас войны. И там, во мраке, нам будет весело и страшно.
Николаич. Олдскул из разведки
— А нас могут срисовать и обстрелять? — спросил я у Николаича. Мы стояли на красивом холме на окраине Горловки и смотрели с него вдаль на Нью-Йорк — ближайшее к Горловке село, занятое укpoпами — так на Донбассе называют украинских неонацистов.
Стояла середина лета. Вздыхали треском кузнечики, щебетали птицы, монотонно бахали далёкие пушки. Тёплый ветер мягкими волнами осторожно шевелил высокую траву, беспорядочно засеянную жёлтыми россыпями диких лютиков. С косогора открывался романтический вид. Земля шла вдаль небольшими пёстрыми холмами. Далеко-далеко вросли в горизонт несколько железных скелетов ЛЭП. Один из них надломился, как будто схватился за живот. Около вышек белели мелкими кирпичиками частные дома, это уже начинался Нью-Йорк. До него нас разделило несколько полей, огороженных лесополосами. У ближайшей к нам лесополки я разглядел пасущееся как ни в чём не бывало коровье стадо. Ты видишь, как мирно пасутся коровы… Но это была отнюдь не мирная окраина Горловки, очередное немирное лето на Донбассе, и умирать, пусть и в погожий денёк совершенно не хотелось. Впрочем, как и в непогожий.
— Теоретически это возможно. Но вряд ли они специально на нас будут тратить артиллерийский снаряд. А снайпер не сможет до нас дострельнуть. Отсюда до противника километра три.
Хоть Николаича я видел впервые и всего пару часов, но я доверял его экспертному мнению. По нему было видно, что он умудрённый опытом взрослый дядька. Меня впечатлил его броник, из которого вынуты плиты, Николаич носил только кевларовую защиту. В принципе, если подумать, решение не опрометчивое, а верное — на современной войне пулевые ранения даже на ЛБС редкость, если ты, конечно, не штурмовик, а в основном раненые получают осколочные. А вот мобильность вблизи линии фронта очень важна. И одно дело передвигаться с плитами, а другое — без них. Тем более такому человеку в возрасте, каким был Николаич.
Он был самым пожилым из роты — 57 лет, как мне потом сказали. Крепкий, широкий в плечах мужик, круглая и крупная облысевшая голова с высоким лбом и массивной, как у бульдога, боксёрской челюстью. Но при этом, общаясь, Николаич делал брови домиком и разговаривал по-доброму, с отеческой заботой, за что, наверное, бойцы и называли его уменьшительно-ласкательно по отчеству.
В Горловку мы приехали знакомиться по приглашению. К нам обратились разведосы из полка, собранного, скажем так, в одной из Московских областей. Несмотря на то, что область была не из самых бедных, собранным и отправленным с помпой и фанфарами в зону СВО полком мало кто из чиновников в тылу интересовался. Хотя следовало бы обязать всех их приезжать туда, где служат подразделения из их региона и интересоваться
