Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв

Мы пока не выбрались из западни русского археомодерна. Z — это западный модерн, а наша русская архаика из бессознательного не стала русским модерном. Мы видим пока Z, Азъ ещё не видим, сколько нам не глаголили. Но Z, всё-таки, это уже конец английского алфавита. И, вместе с тем, русское начало.

А будут ли Аз, Буки, Веди после Z — всё на фронте решится.

Позывные и лица

На войне связи между людьми очень непостоянны. Подружишься с каким-нибудь солдатом или офицером, установишь контакт, ездишь к нему в отряд, работаешь, снимаешь, а потом — бац! — и его подразделение перебросят на другой участок фронта, где Злой Xоxол прорвался, или наоборот, где мы собираем силы и наступаем. И уже не добраться к нему через незнакомые блокпосты. Или контракт у него закончится, уедет он на «Большую землю» и не вернётся. Или по каким-то другим обоснованным или случайным причинам связь оборвётся. А потом может так получиться, что внезапно в разговоре ты узнаёшь о его гибели… Война же — тут убивают.

Но ты достаточно скоро находишь другого героя для своих репортажей. На фронте межличностные отношения устанавливаются тоже очень быстро. Почему так происходит? Да потому что на войне люди более открыты, чем в мирной жизни. Здесь сразу, с первого взгляда, понятно, что за человек перед тобой. Тут не надо к нему присматриваться, изучать, он здесь такой как есть, поэтому в зоне военных действий люди так же быстро устанавливают контакт, как и его теряют.

Благодаря нам, военкорам, многие становятся народными героями, их имена широко узнают, о них пишут в интернете и их показывают по телевизору. Герои СВО, живые и мёртвые, смотрят на нас с билбордов, с газет, с телеэкранов, с простыней соцсетей — и это, конечно, хорошо.

Но о скольких безымянных солдатах так никто и не узнает? Сколько таких лиц солдат, измождённых или бодрых, суровых или весёлых, изрезанных морщинами или гладких, как у ребёнка, ты встречал на своём пути. А бывает, что заинтересует тебя человек, с которым на несколько часов или минут тебя свела судьба, и которого ты повстречал только единожды на одной из многочисленных дорог войны, и больше никогда не увидишь. И память при случае неожиданно выдаёт тебе его. Как будто зачерпываешь у моря, моря войны, горсть мелкой гальки, она рассыпается сквозь пальцы, но некоторые камешки остаются в ладони. И так ты насобирал свой небольшой безымянный отряд, который захватывает несколько десятков страниц в твоей книге.

Хасан. Первый 300-й

Первого раненого я увидел в первые же дни СВО. У Рината, моего товарища, в прошлом донецкого ополченца, а в нынешнем нагловатого казаха-фрилансера без издания, в самом начале боевых действий ранило друга, его звали Хасан, и мы пошли его навещать в Калининскую больницу. Это я потом узнал, что она называется Калининской, и позже приезжал туда не раз, снимать раненых или последствия прилёта, позже в больничный городок несколько раз прилетал «Град», он разворотил пару корпусов.

Но тогда ещё было тихо, если не считать начавшейся канонады со стороны Авдеевки, мы только начали наступать. Пружина, которая долго сжималась в период Минских соглашений распрямилась, и дэнээры при поддержке российской армии уверенно пошли с боями по дорогам к Волновахе и Мариуполю. В Донецке же в последний день февраля погода стояла ясная и даже пригревало немного солнце.

Мы подошли к мосту через реку с огромными столпами-маяками. У каждого города должна быть река, в Москве — одноименная Москва-река, в Питере — многопалая Нева, Флоренцию разрезает пополам Арно, вот у и Донецка есть тоже свой водяной разлом. Позже я узнал, что река зовётся Кальмиусом. Я с любопытством рассматривал город, в который приехал впервые, я делал фотографии незнакомых, но красивых видов. Мы подошли к почерневшим гранёным столпам по обе стороны от моста. Внизу столпы были украшены барельефами с рабочими и солдатами, над ними ручки-локти со светильниками, на самом верху установлено по гербу советской Украины. Монументально. Столпы выглядели как ворота. Дальше мост, а за ним надо немного подняться наверх, и справа в деревьях рассыпался корпусами больничный городок.

В больнице всё как обычно, кафельные стены, белые потолки, ходят врачи и медсёстры в халатах, надо надеть бахилы, полы пахнут хлоркой. Всё, как и во всех российских больницах. Только пациенты стали поступать не совсем обычные. Мы поднялись на этаж, прошли по коридорам и зашли в палату. Товарищ Рината полулежал на кровати, опершись на подушки. Голова его была вся перебинтована, забинтованным был и один глаз. Щёки впалые, лицо бледное, с подбородка торчит клинышек светлой бородки. Говорил раненый медленно и спокойно. Он отвешивал слова, как ювелир драгоценности, стараясь не делать лишних движений. Он рассказывал, как они штурмовали окопы под Волновахой

— Мы рано утром пошли… Ещё туман был… Впереди бэху приспособили в качестве тральщика… чтоб минное поле пройти…

— Умно, умно! — воскликнул Ринат.

— Потом спустились в окопы… зачищать стали… Я иду с автоматом… вдруг передо мной этот перец появляется… Меня смутило, что он в кофте был… может, волонтёр… Я ему — подними руки… жив… будешь…

Да, тогда ещё штурмовики предлагали выбор, не стреляли сразу, война не достигла такого ожесточения, как сейчас. Сейчас бы его сразу законтролили. А тогда, в начале СВО, не сразу.

— …он говорит да-да-да… стал подымать руку… Я видел часть его тела… а в другой у него автомат был… и он меня в упор выстрелил…

Пуля прошла через глазницу, не задев мозг и вышла через затылок.

— …я упал… потом не помню… Парни его завалили, наверное… Меня оттащили… вкололи антишок… сказали идти назад… а сами дальше зачищать пошли… А я два километра ещё до своих шёл…

Да, можно себе представить впечатляющую картину. Утро. Туман и по полю бредёт чувак с простреленной головой. Что он пережил в эти два километра? Меня впечатлила