Смерть в июле и всегда в Донецке - Дмитрий Александрович Селезнёв
После больницы Мулю в числе спецназовцев снова отправили на штурм ДАП, а точнее, муравейников за взлётной полосой. Затем его отряд отправили в командировку под Сватово-Кременную, где украинский прорыв был.
— …по нам тогда танк стрельнул… я первый раз тогда под танковый снаряд попал, страшная вещь… Нас разбросало, многих контузило… — рассказывал Муля.
Сейчас Муля снова воюет на Донецко-Горловском направлении. ЛБС находится в нескольких часах от дома. Он при каждом удобном случае ночует в семье, а рано утром едет на войну, как на работу. В таком режиме живут много донецких офицеров. А Муля уже стал офицером, он уже лейтенант замкомроты. Навыки программирования ему пригодились — его подразделение запускает «Ланцеты» и другие дроны-камикадзе, а также осуществляет аэроразведку.
Ещё один грузинский ресторан мне запомнился в связи с одним происшествием, хотя в нём я был всего лишь пару раз. Это «Чача-Пури» на пересечении Артёма и Хмельницкого. Его можно отнести к ресторанной конгломерации на бульваре Пушкина, хоть он там непосредственно и не находится, но расположен близко, и по сути, является одним из центровых. В том ресторане мы, военные журналисты, встречались поздним вечером в августе 2023 года. Повод был скорбный — месяц назад, в июле, погиб на Запорожье, попав под удар «хаймерса», военкор Ростислав Журавлёв. Три недели назад мы похоронили Роста в Екатеринбурге, и вот мы снова встретились уже в зоне СВО и поминали Ростика. Он взял нашу общую смерть на себя — ведь, согласно статистике, рано или поздно на войне, тем более на такой масштабной и продолжительной, обязательно погибает кто-то из нас, военкоров. Да, мы не вояки, мы военные туристы, мы падальщики-стервятники, мы слетаемся на трупы и бедствия, мы сидим неподалёку от смерти в ресторанах, мы выпиваем, курим, снимаем и пишем репортажи, но время от времени кому-то из нас приходится встать и навсегда уйти из-за стола. Мы тоже кладём свою жертву на алтарь войны. И тут не угадаешь, какая чаша для кого из нас станет последней. И в том июле её испить выпало Ростику. Он погиб через четыре дня как справил свой день рождения в описанном мною выше «Хмели-сунели».
Мы вспоминали Роста, каким он был и каким он останется для нас навсегда. Мы чокались за него как за живого рюмками, полными огненной чачей, она в «Чаче-Пури» отменная. Опрокинутую в себя чачу мы закусывали соленьями и сулугуни, заедали салатами и хинкали, запивали грузинскими лимонадами. И тут во время нашей пищевой тризны Диме «Винограду» упало сообщение.
— Пишут, что в районе Школьного бульвара беспилотник сбросил снаряд, есть трупы.
— Да ладно, не может быть, фигня какая-то, не может туда беспилотник долететь, — возразил я. Никогда ещё беспилотники со сбросами так далеко не долетали.
Днём в Донецке уже погибло трое гражданских. Намедни ВСУ опять сыпало кассетами в стык Киевского и Ворошиловского районов, и часть неразорвавшихся зарядов застряли в кроне деревьев. Днём приехали чинить повреждённую в ходе обстрела проводку электрики, они затронули дерево, и заряды разорвались.
Но чтобы беспилотник со сбросами чуть ли не до набережной долетел — это уж слишком. Впрочем, мы живём в такое время, которое умеет удивлять.
Работа есть работа, мы с Виноградом встали из-за стола и вышли, не прощаясь с коллегами, так как собирались по-быстрому, без лишних слов и конкурентов, съездить на место происшествия, чтобы вернуться с эксклюзивом. ЧП произошло близко от нас, в 5 минутах езды — в Донецке кормят и убивают недалеко.
Точное местонахождение определили быстро — по отблескам мигалок скорой в темноте улицы. Всё произошло за оградой какого-то учреждения, где шла стройка, рядом стояли упакованные в полиэтилен строительные материалы. На месте уже работала опергруппа, оно было оцеплено людьми в штатском и не в штатском. Для журналиста в таких случаях важно обладать врождённой способностью проникать сквозь любые полицейские кордоны, и я этим навыком обладал. С виду я на опера похож, если лицо серьёзное сделаю, поэтому я просто включил камеру на своём айфоне и нагло, с вытянутой вперёд рукой, которая уверенно сжимала телефон, как ни в чём не бывало прошёл к медэкспертам, склонившимся над тремя трупами. Мертвецы, скорчившись в разных позах, застыли в пляске смерти у забора. Один лежал поодаль, вальяжно раскинув согнутую ногу и вывалив из вспоротого живота часть кишок. Остальные исполняли макабр в закрученном положении — один завернул на себя колено, другой укрывался от судьбы согнутым локтем.
— Граната у этого была?
— Да, скорее всего, у него одна рука оторвана…
Опера с экспертами деловито расследовали несложное дело.
Мой трюк у Винограда не прошёл, он постеснялся проходить. Да и внешне, в своих очочках и кепочке, он очень уж смахивал на московского журналиста, приехавшего в командировку на Донбасс. Виноград стал снимать издалека, и к нему тут же подошёл силовик в чёрном джинсовом костюме — силовик и в прямом смысле этого слова, он был высокого роста и широк в плечах. В нём легко было угадать фээсбэшника, приехавшего в командировку на Донбасс. Фейс потребовал прекратить съёмку и потребовал документы. Они ещё пререкались, когда я, отсняв что нужно, проходил мимо. Я подождал Винограда в машине, когда он выберется из этой обычной для журналиста ситуации, потом мы вернулись в кафе и к нашему столу и рюмкам.
Да… В тот день смерть в Донецке разливала на троих. Но несмотря на равное количество жертв в обоих случаях, между этими происшествиями была смысловая пропасть. Одни умерли трагично, а другие нелепо, в результате бытовой ссоры. Даже не так, нет, — те коммунальщики не умерли, они именно что погибли, делая свою работу и исполняя свой долг. Чего не скажешь о другой тройке.
Ещё одно культовое место стоит вспомнить в завершение нашего гастротура по заведениям Донецка. Раньше это кафе было популярно среди жителей Донецка, а теперь оно закрыто, его двери больше никогда не откроются для посетителей. Это кафе «Сепар». Последним, кто туда зашёл, был Александр Захарченко.
Дончане зовут Захарченко Батей. Батя — не только первый руководитель провозглашённой Донецкой Народной Республики, но и основатель того военного Донецка, в котором мы сейчас живём. Его здесь сильно уважают. Он не только
