Сокровенный храм - Морис Метерлинк

XVIII

Нет, не в силу правосудия вещей был наказан за свои три величайшие несправедливости Наполеон и будем наказаны мы за наши, – быть может, не таким громким, но не менее чувствительным образом. Не потому, чтоб существовало «от одного до другого края небесного свода» непобедимое правосудие, которое нельзя привести в заблуждение или подкупить. Это случилось потому, что дух и характер человека, словом, все его нравственное существо может жить и действовать лишь в сфере правосудия. Едва выступило оно из рамок правосудия, оно покинуло свой природный элемент и перенеслось, так сказать, на неведомую планету, где почва ускользает из-под ног, где все смущает; ибо если даже самый заурядный ум чувствует себя как дома в области правосудия и может без труда предвидеть все последствия справедливого дела, то самый глубокий и острый разум чувствует себя чуждым даже в области несправедливости, созданной им самим, и никогда не может предвидеть и десятой доли ее последствий. Достаточно одной попытки гения отстраниться от чувства справедливости, живущего в сердце простого крестьянина, чтоб он перестал сознавать, где находится, и что станется с ним, когда он перейдет границы своего собственного правосудия. Ибо требования правосудия растут с развитием человека и ставят новые границы вокруг всего, что открывают, укрепляя: в то же время старые, установленным инстинктом, и делают их еще более непроницаемыми. Мы теряем вдруг все, как скоро переступаем за первоначальную черту справедливости; ложь порождает сотни обманов, а измена влечет за собою тысячи измен. Пока мы в пределах правосудия, мы идем доверчиво, зная, что есть вещи, которым не могут изменить даже наиболее вероломные; но с того момента, как мы вступили в область несправедливости, мы не должны доверять даже самым преданным слугам, потому что есть вещи, которым они не могут оставаться верными. Весь наш нравственный строй создан для жизни в сфере правосудия, как наш физический организм создан для жизни среди атмосферы, окружающей нашу землю. Все наши свойства рассчитывают на правосудие гораздо больше, чем на законы тяготения, теплоты или света, и когда их толкают к несправедливости, то влекут, действительно, в неведомый и враждебный мир. Все в нас создано для правосудия, все влечет нас к нему, между тем как в области несправедливости мы вечно поддерживаем борьбу против наших же собственных сил; когда же, в час неизбежного возмездия, возмущенные предметы, небо, видимый и невидимый мир кажутся нам, наконец, справедливыми, карая нас, плачущих и кающихся, то это не значит еще, что они на самом деле правосудны, или когда-либо были таковы: это только мы, вопреки всему, остались справедливыми в самых недрах несправедливости.

XIX

Мы сказали, что природа совершенно игнорирует нашу нравственность. Если бы эта последняя приказала нам убить нашего ближнего или причинить ему наибольшую сумму зла, то природа пришла бы к нам на помощь точно так же, как помогает облегчить участь и сделать счастливым того же ближнего. Нам часто казалось бы, что она награждает нас за страдания, как она часто награждает нас за спасение ближнего. Позволительно ли заключить отсюда, что природа вовсе лишена нравственности, придавая в данном случае слову нравственность самый ограниченный смысл, какой она только может иметь, т. е. употребляя это слово в смысле логичного и непоколебимого подчинения средств осуществлению главной миссии? Вот вопрос, на который не следует спешить ответом. Нам совершенно неизвестна цель природы, если только она существует; нам неизвестна ее совесть, в том случае, если она у нее есть. Все, что мы можем констатировать, это не то, что она думает и думает ли она вообще, но что делает и как делает. Мы увидим тогда, что между нашей нравственностью и способом действий природы существует то же противоречие, что между нашим инстинктом, заимствованным у нее, и нашей совестью, которою в конце концов мы также обязаны ей, но которую сами воспитали и противопоставляем во имя высочайшей человеческой нравственности желаниям нашего инстинкта. Если б мы повиновались только этим последними, то действовали бы во всем так же, как и природа, которая, во время самых непростительных войн, самых вопиющих варварств и несправедливостей, отдает предпочтение сильнейшим и допускает торжество наименее щепетильных и лучше других вооруженных. Мы стремились бы тогда лишь к собственному торжеству, не принимая во внимание прав, страданий, невинности, красоты, нравственных или умственных преимуществ наших жертв. Но к чему же тогда вложила она в нас чувство совести, запрещающее нам поступать так, и чувство справедливости, мешающее стремиться к тому, чего она жаждет? Мы ли сами вложили их в наши сердца? Можем ли мы извлечь из самих себя что-либо не находящееся в природе, или же ненормально развивать силу в противовес ее могуществу? Почему – именно в нас и нигде больше эти две непримиримые тенденции, побеждающие поочередно, но никогда, ни у одного человека не прекращающие борьбы? Была ли бы одна слишком опасна без другой? Не переступила ли б она за намеченную цель; и жажда победы без поддержки чувства справедливости не вызвала ли бы уничтожения так же, как чувство справедливости без жажды победы могло бы породить застой? Которая же из этих склонностей более естественна и более необходима, которая уже и которая обширнее, которая временна и которая вечна? Кто укажет нам ту из них, с которой нужно бороться и которую нужно поощрять? Должны ли мы сообразоваться с бесспорно более общим законом, или утвердить в нашем сердце очевидно исключительный закон? Существуют ли обстоятельства, при которых мы бы имели право пойти навстречу кажущемуся идеалу жизни? Или же наш долг – следовать нравственности племени или расы, которая кажется неотразимой и составляет одну из видимых частиц темных и неведомых намерений природы или же, наконец, необходимо, чтоб индивидуум поддерживал и развивал в себе нравственность вполне отличающуюся от нравственности племени или расы, к которой он принадлежит?

XX

В общем, мы находим здесь, в другой лишь форме, вопрос, быть может, не разрешимый научно, лежащий в основе эволюционной нравственности. Эволюционная нравственность основывается, если позволено будет так выразиться, на природном правосудии, которое возлагает на каждого индивидуума добрые или дурные последствия его собственной натуры и его собственных дел. С другой стороны ей приходится ссылаться на то, что она называет против воли равнодушием или несправедливостью природы, когда хочет оправдать некоторые деяния, несправедливые сами по себе, но необходимый для процветания целого рода. Здесь две неведомые цели, – цель человечества и цель природы, – которые, как кажется, невозможно