Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский
– Мир везде движется – и там, где цивилизация, и здесь, в горах. Много промыслов пропали бесследно. Не научил следующее поколение – всё, не восстановишь. У нас сейчас весь оборот – двести тридцать тысяч рублей. А в СССР сюда паломничество было с разных концов страны и мира. Японцы, китайцы, немцы… Все удивлялись. Это же чудо, что здесь люди живут. Иногда женщина ни читать, ни считать не умеет, а такую красоту делает! Все было продумано до мелочей – не то что сейчас. Осталась единственная настоящая мастерица – Хадижат Алибецева.
Последняя истинная балхарка живет внизу, на отшибе. К ней меня вызвался проводить сам глава Балхара, Абдулджалил. В его кабинете горой свалены провода и клеммы: по образованию начальник селения – электротехник, а потому собственноручно чинит трансформатор и меняет перегоревшие лампочки на фонарях. За креслом Абдулджалила – огромная панорама родного аула:
– Только мое селение, и никаких портретов! Все эти лица приходят и уходят, а Балхар остается.
Мы спускаемся по узкой улочке мимо женщин с кувшинами на плечах и бабушки в черной накидке, несущей стог сена вдвое больше нее самой.
Дома у Хадижат прохладно и темно.
– Спрашивайте. Пока я есть, надо спрашивать, – тихо говорит хозяйка. – Потом не у кого будет. Меня предки учили, я больше пятидесяти лет работала. Других таких не осталось. Сейчас только фигурки лепят.
– Бог любил ковер с тех самых пор, когда его создал. В раю были золото, и хрусталь, и все самое прекрасное, что можно вообразить. Гурии сидели на коврах и пели красивые песни.
«Трусам везет. Они обычно массивные, симпатичные. Всё есть, душка нет. Их за красоту любят. А чемпион надрывается и зализывает раны»
Пух на вибрирующей тетиве словно сам собой превращался в воздушные нити. Из них выкладывали темный силуэт, в котором безошибочно угадывалась еще нерожденная бурка…
В суровых условиях, где одним сельским хозяйством прокормиться трудно, горцы развивали ремесла и прославили свои изделия далеко за пределами Кавказа.
– Керамику здесь делают испокон веков. Москвы еще не было, а в Балхаре уже горшки обжигали. В мороз пахать не пойдешь, но работать надо. Вот и занимались гончаркой. Все пять – шесть зимних месяцев.
По высоконатянутому тросу шла в фиолетовых шароварах и кожаных башмачках, натертых канифолью, худенькая девушка по имени Зумруд. Одна, без балансира и страховки.
Пусть полгода зима, но это – моя собственная гора, и я буду обустраивать ее по своему разумению. Несмотря на холод и лишения наши предки не забывали о красоте, даже при лепке кизяков.
В ряд выстроились медные мучалы – кубачинские кувшины для воды. Этнограф Евгений Чиллинг записал легенду, что в Кавказскую войну по совету мудрого аксакала сельчане положили их на крыши домов и обманули русскую армию, побоявшуюся штурмовать аул, в котором так много пушек. Сейчас эту историю политкорректно рассказывают про Надир-шаха.
Старушка ходит с трудом, но все равно сразу предлагает нам чай, что в переводе со всех кавказских языков означает обед из нескольких блюд. В отдельной комнатке темнеют бесконечные кувшины и странные сосуды, покрытые слоем пыли. Хадижат то и дело сбивается на родной язык, и Абдулджалил работает переводчиком. В щелкающих, изобилующих согласными лакских фразах то и дело звучит слово «мастерица», так органично вписывающееся в музыку речи, будто не горцы заимствовали его у русских, а наоборот.
– Нынешняя посуда вся сувенирная, – ворчит Хадижат. – А в старину она создавалась с определенной целью – для молока, бузы, муки, пшеницы… Ваз и узорчатых кувшинов не было, игрушек почти не делали. Думали только о пользе. Одних лишь молочных посудин было три – чтобы доить корову, взбивать масло и хранить. Для каждой стадии приготовления бузы – своя емкость. Где-то горлышко пошире, где-то двойные ручки. О каждой я знаю все, а нынешние не смогу сделать, даже если захочу…
Когда мы возвращались в сельсовет, Абдулджалил бросил хмурый взгляд на гончарный цех Абакара:
– Наше производство купил городской предприниматель. Говорит он вроде складно, но, если налоги попытается платить не здесь, а в Махачкале, я его глины лишу. Пусть тогда делает, что хочет.
В городском офисе бизнесмена Магомеда Магомедова на видном месте лежат две фотографии. Первая – с увитой плющом итальянской пьяццей, вторая – с центральной площадью Балхара. На переднем плане – горец с конем, на заднем – ржавый трактор.
– Вот Балхар. Вот Италия. – Седой Магомед взвешивает в руках снимки. – Особой разницы нет. У нас архитектура ничуть не хуже, но у них нет ничего лишнего, а здесь столько барахла валяется. Если порядок навести, Балхар будет вылитая Европа. Гостившие здесь швейцарцы говорили: «Мы хотим посмотреть нашу страну, какой она была
