Сокровенный храм - Морис Метерлинк
VII
Благотворна ли эта мысль, дремлющая в глубине души даже у людей, наименее наклонных к мистицизму и наименее легковерных? Не напоминает ли в данном случае наша мораль насекомое, сидящее на падающем утесе и воображающее в момент падения, что утес перемещается лишь для того, чтобы служить ему опорой? Существуют ли на свете заблуждение или ложь, которые бы надо было поощрять? Может быть и есть между ними такие, что кажутся благодетельными на миг; но минует благодетельная сила, и станешь вновь лицом к лицу с правдой, которой придется все-таки принести давно откладывавшуюся жертву. Необходимо ли было дожидаться, чтобы иллюзия и ложь, которые, казалось, благотворно действовали на нас, начали причинять нам зло, или замедлили неизбежное слияние между хорошо прочувствованной действительностью и способом ее воспроизводить, ею пользоваться, или ее воспринимать?
Что выиграли люди, не отказавшись от них тотчас же? Немножко обманчивого покоя, несколько порою роковых утешений, несколько праздных надежд. Зато потеряли много дней; человечество же, желающее, наконец, познать истину и видящее в этом познании цель жизни, заменяющую все прочие, не имеет времени для потери. Доказано также, что ничто не заставляет человечество терять более времени, чем искорененная иллюзия, обладающая необыкновенною живучестью и способностью видоизменяться.
Но что за дело, скажут мне, почему человек делает ту или другую вещь, кажущуюся ему справедливой: потому ли, что убежден в присутствии всевидящего Бога, или верит в существование известного мирового правосудия, или же, наконец, просто потому, что эта вещь кажется справедливой его сознанию и совести? Наоборот, это важнее всего. Есть три рода людей: первые, верящие во всевидящего Бога, сделают не одну несправедливую вещь, так как не существовало еще божества, чьим велением не совершались бы многие несправедливости; вторые не всегда будут действовать подобно третьими, а третьи и будут поистине людьми, которых нужно изучать моралисту, потому что только они переживут других. Моралисту интереснее попытаться угадать, как будет человек жить, окруженный естественными своим элементом, т. е. истиной, чем изучать, как он себя чувствует среди заблуждений.
VIII
Я думаю, что тем, кто не верит в существование Всевышнего Судии, бесполезно покажется рассматривать так серьезно недопустимую идею вещественного правосудия. Действительно, изображенная так, сходная с тем, что она есть на самом деле и, так сказать, прижатая к стене, она становится недопустимой.
Но в нашей повседневной жизни мы не так воображаем ее себе. Видя несчастье, преступления, неправедно нажитый достаток, кончающийся разорением, жалкий разврат, наказанную злобу, несправедливые нападки, зло, торжествующее на мгновение и вскоре побежденное, мы беспрестанно смешиваем физическое действие с моральной причиной; и, хотя мы и не верим в существование Судии, но все почти живем, опираясь более или менее на неведомую, неопределенную веру в правосудие вещественное. Если даже мы изведали разумом и хладнокровным наблюдением, что подобного правосудия не существует, то достаточно события, близко нас затронувшего, достаточно порою двух-трех чувствительных совпадений, чтоб сокрушить это убеждение в нашем сердце, если не в нашем разуме. Несмотря на разум и опытность, всякий пустяк пробуждает в нас прадеда, который был глубоко убежден, что звезды сияли на своем от века определенном месте лишь для того, чтоб предсказать или одобрить рану, нанесенную им врагу на ноле битвы, слово, произнесенное им в совете старшин, или счастливую интригу, завязанную в стенах гинекея.
Мы также обоготворяем свои чувства сообразно с нашим интересом, но так как боги не имеют больше имен, то мы обоготворяем их менее точно и менее искренно: в этом вся разница. Когда греки, бессильные под стенами Трои, нуждались в помощи и разительном знамении, они отняли у Филоктета лук и стрелы Геракла, покинув его потом обнаженным, больным и безоружным на пустынном острове; таково таинственное правосудие, стоящее выше человеческого, таково веление богов. Мы же требуем несправедливости, если только она нам кажется полезной, во имя будущих поколений, во имя человечества и отчизны. С другой стороны, если нас постигает великое несчастье, то нам кажется, что нет больше ни справедливости, ни божества; если же такое несчастье постигает нашего врага, то мир вновь наполняется в минуту невидимыми судьями; а если на нас сваливается неожиданное и не соответствующее нашим заслугам счастие, то мы без труда, воображаем, что в нас таятся скрытые и неведомые даже нам самим добродетели, и мы счастливее этим открытием, чем самим счастием, которое они нам привлекли.
IX
«Все оплачивается», говорим мы. Да, в глубине нашего сердца и в области человечества все оплачивается по справедливости личным счастьем или несчастьем. Вне нашей жизни, в окружающем нас мире равно воздается за все, но счастье и несчастье исходят там из другого источника. Они распределяются иначе, по другим поводам, сообразуясь с иными законами. Там господствует не правосудие совести, а логика природы, не ведающая нашей морали. Мы склонны принимать в расчет лишь намерения; внешняя же сила принимает в соображение одни факты. Мы стараемся уверить себя, что обе силы действуют согласно. Но, в действительности, если наш разум и бросает порою взор в сторону внешней силы, то эта последняя игнорирует наш разум так же основательно, как человек, взвешивающий каменный уголь в северной Европе, игнорирует существование другого человека, взвешивающего алмазы в южной Африке. Мы постоянно смешиваем наше чувство справедливости с этой логикой, не признающей морали; в этом-то и кроется источник большинства наших заблуждений.
X
Впрочем, мы были бы неправы, жалуясь на равнодушие вселенной и заявляя, что оно чудовищно и непонятно. Мы не в праве изумляться несправедливости, в которой сами принимаем весьма деятельное участие. Совершенно верно, что нет и следа правосудия в несчастьях, болезнях или большинстве внешних житейских случайностей, которые слепо поражают доброго и злого, предателя и героя, сестру милосердия и отравительницу. Но мы охотно включаем в рубрику «Несправедливость вселенной» большое число исключительно человеческих несправедливостей, гораздо более обычных и губительных, чем ураган, болезнь или пожар.
Прежде, чем жаловаться на равнодушие природы и разыскивать в ней несуществующую справедливость, было бы разумно обличить в нашей человеческой области несомненно существующую несправедливость; когда же она исчезнет, то доля, отведенная случайной несправедливости, вероятно, сократится на две трети. Она уменьшится, во всяком случае, больше, чем если б мы могли сделать бурю рассудительной, вулкан догадливым, лавину разумной, холод и жар осторожными, болезнь совестливой, а море понятным и отзывчивым относительно наших добродетелей и тайных намерений.
XI
Между тем мы любим правосудие. Мы живем, правда, в лоне великой несправедливости, но, надо добавить, что мы недавно приобрели в этом уверенность и еще
