Серийный убийца: портрет в интерьере - Александр Михайлович Люксембург

Муханкин выдает себя, напирая на будто бы поступившее от «тети Светы» приглашение прийти к ней на работу. Хотя он и не рассказывает о той второй, скрытой части своего существования, которую заботливо прячет от окружающих, нам не так уж сложно умозрительно реконструировать его мотивы. Ведь, действительно, он уже испытал неслыханное наслаждение, переспав с женщиной в двух шагах от трупа её мужа, потом сделал эту женщину соучастницей и свидетельницей своих сексуальных преступлений и упивался видом этой дрожащей, подавленной, ничтожной в сопоставлении с ним — властным, сильным, всемогущим — особи. Пусть он даже и совершал свои самые упоительные некрофильские действия в одиночку (не хотелось, наверное, лишать себя того несказанно сладостного чувства разрядки, которое никогда не наступало в присутствии третьих лиц), но зато потом он долго и планомерно описывал ей все, что делал со столь ненавистным женским телом, и становилось вдвойне хорошо: от повторного переживания уже испытанного и от того ужаса, который не мог не читаться в её глазах. И постепенно складывалась устойчивая и архизаманчивая фантазия: а не привести ли ситуацию к её логической кульминации? А что, если следующей жертвой станет мать убитого им человека, которую он мог бы истязать, мучить, насиловать на глазах любовницы сына своей жертвы, а возможно, и при её содействии? Быть может, именно такого поворота до сих пор недоставало, чтобы выразить все свое отвращение, всю свою ненависть к «материнской фигуре»?

Различного рода умозрительные манипуляции с этой условной «тетей Светой», конструктом его больного воображения, стали для Муханкина довольно привычным делом. Во всяком случае, в своем «Дневнике» он начинает ссылаться на якобы регулярный характер своих интимных отношений с ней.

Теперь я в Шахтах у Лены. Приходила мать Сергея тетя Света. Я показывал ей фотографии, но опять не сказал, что я не шахтинский. Она думает, что я с Красина. Говорит, что где-то видела мою мать и отца, и начала фантазировать о том, где могла их видеть. Пока Лена вышла куда-то, она мне сказала прийти вечером к ней на работу. Опять выпивка и поебушки-пососушки будут. Дура тоже ненормальная. Какая-то и брехливая. Димка, её же внук, её ненавидит и боится. Он говорит, что она его бьет. Замечаю, что пацанчик растет вороватый и брехливый. Лена куда-то все подевала, что я украл из магазина, и говорит, что её три дня не было дома и её обокрали. Ну и скотина ненасытная!

Заметна предельная неприязнь Муханкина к этому очередному воплощению «материнской фигуры». Муханкин отзывается о «тете Свете» с неменьшим отвращением, чем о Елене Левченко. Если последняя «скотина ненасытная», то первая «дура ненормальная». В «Дневнике» мелькает, например, такое высказывание:

Вот тварь еб…! И никуда не денешься от нее. А тут еще эта тетя Света доит и высасывает через х… мозги.

У нас нет, конечно же, никаких реальных оснований ни обелять мать Сергея, ни защищать, условно говоря, её «честь и достоинство», но очевидно, что отношение к ней Муханкина реально не зависит от каких-либо её конкретных чёрт и свойств. Ситуационно, в результате стечения обстоятельств, она оказалась самой желанной потенциальной жертвой, и поэтому он бессознательно стремится найти какое-либо внешнее обоснование для жесточайшего наказания, целесообразность и заманчивость которого уже четко уловил.

Тетя Света, наверное, замылила мои перчатки. Знает, стерва, что я на неё наезжать не буду, и до сих пор под дуру гонит, косит на парней, а они, наверное, не при делах. Сколько уже от нас понатащила всего, и все мало. Думает, у меня нервы железные, а ведь когда-то не выдержу. Тогда берегитесь, б…. Я вам, суки, устрою, что вы меня всю жизнь помнить будете. Договорился с азербоном насчет пистолета и патронов к нему, теперь буду ждать, когда появится.

(Из «Дневника»)

Желание обвинить «тетю Свету» в чем угодно так сильно, что Муханкин забывается и сам себе противоречит. Женщина, по его словам, «столько уже от нас понатащила всего»! Невольно он объединяет себя с Еленой, и можно подумать, что он живет с ней в некоем подобии семейных отношений, как с уже описанными «героинями его романов». Но в другом месте нам попадается запись, в которой, напротив, Елена обвиняется в том, что уносит «семейное» имущество к «тете Свете».

Вымолотил гараж на Артеме. Взял много картошки и других продуктов. Пусть жрут, давятся, хрен когда поправятся. Лена уже тащит всего понемногу к тете Свете. Друг друга ненавидят, а делают вид, что любят. Тетю Свету зависть давит, что я Лену приодел. Теперь хоть, кобыла, в хороших одеждах ходит, а то была в калошах и болоньевой грязной куртке и гамаши между ног разорваны. И ты же гляди, уже так обнаглела, сволота! С нерусскими крутиться стала на базаре и голос повышает.

(Из «Дневника»)

Ясно, что «нервы» Муханкина на пределе, и обе потенциальные жертвы, которым уже были подысканы соответствующие роли в его фантазийном сценарии, вот-вот должны были узнать то, что определило им его воображение. Не исключено, впрочем, что и другие не слишком разборчивые женщины из окружения Муханкина также играли определённые рискованные роли в его некрофильских фантазиях. Наши гипотезы были бы совершенно умозрительными, если бы не тексты, которые маньяк сочинял с такой скоростью и в столь громадных количествах, что, вопреки своему тактическому чутью и хитроумию, предоставил нам немало предельно значимых свидетельств. Чего стоит, например, такое:

Я опять в Волгодонске у матери. Ничего не радует. Я у брата спросил, приходила Наташа или нет. До сих пор не верится, что я её убил. И ехать на то место не хочу, боюсь. Мне они уже во снах мерещатся, не могу спокойно спать. Уже и сон потерял. С Людмилой разбежался. Я сам виноват. Наелся успокоительных, пришёл к ней, а голова не варит. Позвонил. Она в глазок посмотрела, а я лучевой фонарик в него наставил и включил. И все. Моя глупость её вывела из себя, и я повернулся и ушёл от нее, чтоб беды не случилось. Я уже всего боюсь: а вдруг опять «заклинит» и опять убью кого-нибудь? Как тяжко носить этот груз в душе! Кому-то все до лампочки, а я не могу — слишком болит душа и сердце. Уже валидола таскаю по две пачки с собой. Мать сказала, что письмо от Марины лежит давно уже, а я его видел и не решаюсь открыть. Не могу и все.

(Из «Дневника»)

Хотя «они» и «в снах мерещатся» убийце, хотя он и «ехать на то место» не хочет,