"Всего я и теперь не понимаю" - Александр Гладков
Днем в библиотеке. Встретил там Х., которого давно не видел. Расспрашивает о Мейерхольде. Как всегда, сам интересно рассказывает. Оказывается, когда умер Фрунзе, Зиновьев предлагал Сталину пост наркомвоена. Он хотел отодвинуть Сталина от партийных дел. Но Сталин оказался хитрее и отказался. Тогда Зиновьев предложил Лашевича. А Сталин выдвинул Ворошилова, который с тех пор стал преданным ему человеком. Одно время Сталин хорошо относился к Тухачевскому, который активно реформировал армию, и примерно год назад думали, что тот заменит Ворошилова. Потом вдруг все переменилось. Как ставку выиграл Ворошилов, неизвестно. Это эпизоды из многолетней борьбы «унтеров» и «офицеров» (как говорит Х.), и Сталин долго держал по отношению к ней нейтралитет. И еще многое другое. Правда ли это? Трудно сказать. Но, конечно, Х. многое знает. <...>
Проверил по телефону свой болтливый будильник, поставил на плитку чайник и снова за книгу.
Год назад в этот час я сидел рядом с В.Э. Его рука лежала на моем плече, и со мной первым он чокнулся, подняв бокал. Ему, Лёве и родным — мои мысли на исходе этого злосчастного года.
Наше наследие, № 109
В.Э.Мейерхольд. 1938
Из дневников. 1938
Январь
3 января
У меня вечером Валя Назарова и Руфа Бригиневич1.
В ГосТИМе долгое промедление с постановлением о закрытии театра возбуждает безумные надежды на то, что, может быть, все обойдется. Разочаровываю девушек.
4 января
Встали страшные морозы.
5 января
Дважды звоню В.Э. Сначала сказали, что спит, потом он ушел. Говорил с З.Н. Она просит обязательно дозвониться.
8 января
Днем в Ленинской библиотеке прочел в газете постановление о закрытии ГосТИМа2. Формулировки очень жесткие. Это больше, чем ошибка, это...
Не работается. Зачем-то пошел в театр. В.Э. там не было. Позвонил ему. Нелепый разговор. Да и что можно сказать?
П.П.Кончаловский. Портрет Всеволода Мейерхольда. 1938. ГТГ
9 января
Созваниваюсь с В.Э. Решаем завтра повидаться.
Сильнейший мороз.
10 января
Днем захожу в ГосТИМ. В.Э. обрадовался, увидев меня, и мы с ним полчаса ходили по фойе. Уже где-то тут заседает комиссия по распределению актеров и его вызвали для консультации, но никто с ним не консультируется. Проформа. Он заметно растерян, расстроен, уныл, подавлен. Ждет еще худшего. Снова мечтает о переезде в Ленинград, город, где он, по его словам, провел лучшие годы жизни и единственное место, где ему почему-то всегда хочется писать. Перебираем с ним текст постановления, говорим о слухах и о его судьбе. Среди прочих, слух о назначении в Новосибирск, к чему В.Э. относится с ужасом. Я упоминаю о слухе о его приглашении в МХТ. «Что вы? Там же мой злейший враг Боярский!..» Вдруг вспоминает, что у него нет моего нынешнего адреса, и записывает его. Он снова много курит, как всегда в минуты напряжения и волнения. Характерный штрих. Докурив папиросу, ищет глазами, куда бросить окурок и, увидя на довольно большом расстоянии урну, бросает в нее и попадает. Глазомер у него удивительный. И этот пустяк — как он издалека точно попал в урну — как-то приободряет его. Со мной доверчив и ласков. Иногда как бы задумывается, словно забыв, где он и о чем разговор. Мне кажется, он все еще не очень ясно понимает — почему всё так случилось. Впрочем, кто же понимает? Разве я понимаю, что случилось с Лёвой? Я спрашиваю, не мешают ли ему мои частые звонки. «Нет, звоните, пожалуйста, звоните…»
Вместе выходим из театра. Метелит. Провожаю его на Брюсовский. Он приглашает меня зайти. Колеблюсь, но захожу и потом понимаю, что им с З.Н. вдвоем тяжелее, чем на людях. Оставляют меня обедать. Разговор неопределенен. На мои дежурно-оптимистические фразы отвечает: «Нет, не дадут мне больше работать...» Разговоры о театре мешаются с тоже не слишком утешительными новостями. В.Э. рассказывает, что арестован их хороший знакомый доктор Левин, лечивший его и З.Н.3 Около 7 часов приходит Б.Л.Пастернак.
Я узнаю его голос еще из передней: этакое милое гудение. Он сидит недолго. Говорит о заразительности безумия. В первые минуты нового года у него родился сын. Потом заходит речь о деньгах. В.Э. снова говорит, что у него нет никаких сбережений и что ему придется продать машину. «Вот, может, Гладков купит у меня библиотеку?» — невесело шутит он. Мне хочется уйти вместе с Б.Л., но В.Э. меня задерживает, и я сижу еще около часа. В столовой стоит клетка с зеленым попугаем, и В.Э. ласково и забавно говорит с ним, поглаживая его желтый хохолок. В.Э. говорит, что теперь ему очень просто разделить просто знакомых и настоящих друзей. Пастернака он называет другом. Друзья — это те, кто звонят и приходят в эти дни. Из завсегдатаев дома, испугавшихся и исчезнувших с горизонта, он с горечью называет Льва Оборина4.
12 января
Открылась первая сессия Верховного Совета. Снова жадно рассматриваем фото президиума: кто пока цел? <...>
Под вечер пришел взволнованный Плучек с известьем, что арестован Мейерхольд. Начинаем звонить: на Брюсовский, Февральскому, Гольцевой. На Брюсовском телефон не отвечает со вчерашнего вечера. Все может быть, конечно. Плучеку сказал Цетнерович, а тому кто-то еще.
13 января
Сегодня к вечеру дозвонился на Брюсовский. Разговаривал с В.Э.
Оказывается, он с З.Н. и детьми два дня были на даче. Слава богу! Но характерно само появление слуха. Вчера и сегодня об этом говорила вся Москва <...>
21 января
Только что проводил на метро маму, которая, приехав утром с дачи, едва не застала у меня Тосю Шк. <...>
В.Э.Мейерхольд и З.Н.Райх в доме в Брюсовском переулке. Конец 1930-х годов
Под вечер, провожая маму, был свидетелем странного происшествия. В вестибюле Арбатского метро застрелился постовой милиционер. Трудно забыть его фигуру в луже крови с подвернувшейся шинелью.
22 января
В эти дни Москва обсуждает падение Керженцева. Никто ему не сочувствует. В.Э. считал его почти своим личным врагом. Вся история закрытия ГосТИМа была осуществлена его руками. Он был на редкость непопулярен. Но он счастливее многих других: его не арестуют. Ведь тогда была бы скомпрометирована его борьба с
