Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Гете посоветовал Эккерману «плюнуть на приманку островитян». Гете решил, что Эккерману лучше будет «сосредоточить все свои силы на сочинении, в основу которого положены наши разговоры».
При Гете находились в ту пору пять секретарей: все они получали жалованье, хоть и небольшое. Но Эккерман – не бессмысленный секретарь, не наемный слуга! Эккерману предстоит сделаться близким другом великого человека, получить доступ во святая святых его великой души, приобщиться к таинствам его приватной жизни… В общем, Эккерману предстоит работать на Гете бесплатно.
Несчастной невесте Эккермана пришлось еще восемь лет дожидаться своей свадьбы. И все эти восемь лет несчастный Эккерман (оставаясь близким другом великого человека) добывает себе средства к пропитанию частными уроками.
Гете был богат и влиятелен (так уж вышло). Но с нищим и нечиновным Эккерманом благородный Гете неизменно держался на равных; у них все было общее – то есть в высшем смысле. В плане вечных ценностей.
Гете ни разу не унизил Эккермана заботами о его материальном благополучии.
«О том на какое жалкое существование обрекал он Эккермана», Гете, по справедливому замечанию Н. Вильмонта, «видимо, даже не подумал».
Я не собираюсь обрушивать на Гете суровые и банальные (по их частой повторяемости) обвинения в эгоизме.
Во все дни своей великолепной жизни Гете ясно понимал, чего он хочет. Гете всегда умел добиться того, что ему хотелось. В данном случае, великий человек нашел обыкновенного человека, способного написать о Гете великую книгу, и вынудил его эту книгу написать.
Вы скажете: Гете использовал Эккермана. Гете нарушил предписание старика Канта, сделав из постороннего человека средство для достижения своих личных целей. Гете объехал на кривой кобыле кантовский категорический императив… Это недопустимо!
Отвечу так: Гете не принуждал Эккермана служить своим целям. Гете не употребил по отношению к нему ни насилия, ни обмана – Гете всего-навсего пустил в ход свое огромное обаяние. Гете сумел сделать так, что его личные цели стали выглядеть в глазах простака Эккермана чертовски привлекательными.
Когда тридцатилетний простак (прошедший огонь, воду и медные трубы наполеоновских войн), глядя на Гете влюбленными глазами, впервые произнес: «Мне кажется, будто я начал жить лишь совсем недавно, с тех пор, как оказался вблизи от вас», – то, наверное, и Гете впервые успокоился за судьбу будущей книги… Гете искусил и соблазнил Эккермана; Гете, говоря без затей, обвел Эккермана вокруг пальца.
В результате Эккерман прожил очень тяжелую жизнь и умер в бедности, умер в одиночестве, умер, может быть, в отчаянии. Но великую книгу он написал.
В сущности говоря, мы рассматриваем сейчас совсем простую историю. Безродный и нищий молодой поэт променял гипотетическое личное счастье на конкретное бессмертие, которое он как прозаик обрел. И просто невозможно для нас с вами сегодня (т. е. в феврале 2017 года) уверенно ответить на вопрос, что выбрал бы сам Эккерман в 1823 году, когда бы указанная альтернатива ясно предстала перед его умственным взором. Когда бы он узнал в придачу, что его «Разговоры…» во всем мире будут читаться в 2017 году охотнее и чаще почти что любой оригинальной книги Гете… Думаю, что он выбрал бы ту же судьбу, которую выбрал в реальности, – свою собственную судьбу выбрал бы.
«Коренной раздор», про который мы только что сказали, что он не сводится ни к самодовольству конкретного немецкого гения, ни к смирению конкретного русского гения, точно так же не сводится и к тому факту, что великий Гете способен был превращать людей в средство, способен был использовать в своих личных целях людей.
Великий Тютчев умел делать всë это не хуже Гете. Чем же другим он занимался, например, когда удерживал при себе одновременно двух влюбленных в него аристократок: Эрнестину Федоровну, с которой была у Тютчева необычайная духовная близость, и несчастную Денисьеву, навсегда пленившую сорокасемилетнего поэта своей юной душевно-телесной сущностью?.. Больше десяти лет он их в этом странном положении (невыносимом для любой порядочной женщины) удерживал. Если это не называется «использовать людей в своих целях», то как это по-другому называется?
Цивилизационная разница между двумя великими поэтами намного глубже зарыта. Чтобы нам в эти глубины проникнуть, нужно для начала ясно представить себе, чего на самом деле добивался Гете от Эккермана.
Вот для чего он послал своего человека, своего верного ученика, своего друга на необозримую ниву, давно уже сжатую? Для чего вынудил его угробить десять лет жизни на поиски несчастных пяти-шести колосков, возможно, на ней затерявшихся? Ответить на эти вопросы нетрудно. Гете в принципе неспособен был от своих «колосков» отказаться. Ведь все они – разные грани его уникальной творческой личности. Для Гете невыносима мысль о том, что какая-нибудь часть его личности затеряется, забудется, умрет вместе с ним. Какой же это нанесет урон всему человечеству, всей человеческой культуре!
И вспомним историю Тютчева, который огорчил своего зятя тем, что так и не удосужился заглянуть в рукопись книги (книги итоговой, вобравшей в себя труд всей тютчевской жизни), приготовленную к изданию. Ни о каких «колосках» такой человек в принципе сожалеть не мог.
Вот теперь мы означенный «коренной раздор» можем ясно ощутить и трезво оценить.
Гете верит в великую цивилизацию Запада и дорожит своим вкладом в нее. Пожалуй, он верит и в Бога, – но в такого бога, который некогда устроил на земле «питомник для великого мира духа» и теперь выводит в своем питомнике особых «высокоодаренных людей» (главные в их ряду – Моцарт, Рафаэль, Шекспир и сам Гете). Через таких-то людей, далеко превосходящих «заурядную человеческую натуру», и действует бог в современном мире. В них он воплощается. Другого бога на земле быть не может, да и не нужен на земле другой бог.
Гете верит в то, что для художественных ценностей, создаваемых «высокоодаренными людьми» существует на земле справедливый оценщик. (Заметим в скобках, что сам Гете при этом промахивался довольно грубо в оценке таких превосходных художников, как Гельдерлин, Клейст, Гофман… Гете искренне сожалел о том, что «болезненные произведения» этих людей «столь долгое время пользовались успехом в Германии и привили здоровым душам столько заблуждений». Уточню, что речь здесь идет о жалких крохах признания, во-первых, несравнимых с тем широким признанием, которым пользовался в Германии сам Гете, а во-вторых, выпавших на долю Гельдерлина, Клейста и Гофмана уже после того, как творческий путь их закончился. Все ж таки и эти крохи,
