Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман
Гитлер 22 января встречался с дипкорпусом, и все обратили внимание, что с Мерекаловым он общался дольше, чем кем-либо из дипломатов. Полпред сообщил в НКИД, что фюрер был с ним любезен, спрашивал о его семье и впечатлениях от Германии. Посетив 30 января заседание рейхстага, Мерекалов заметил, что Гитлер в своей речи впервые за долгое время не допустил никаких выпадов против СССР. Заметили это и в европейских столицах, и 23 января британская газета «Санди пикториэл» написала: «Нацистский лидер, нацеленный на полное господство в Европе, тайно планирует союз с Советским Союзом, союзником Великобритании в последней войне. План быстро обретает форму. На этой неделе советские и нацистские представители встретятся в столице Скандинавии, вероятно, в Стокгольме. Авансы Советскому Союзу были сделаны Гитлером на прошлой неделе, на приеме для иностранных дипломатов в Берлине. Там фюрер подозвал советского посла и имел с ним сорокаминутную беседу. Гитлер попросил передать Сталину личное послание, в котором выражалось желание переговоров между Берлином и Москвой. Ни в Берлине, ни в Москве ничего не разглашалось, но два дня спустя было объявлено, что Литвинов, советский министр иностранных дел, не сможет явиться на заседание Лиги Наций в Женеве, поскольку его присутствие необходимо в Москве. Примечательно, что с тех пор нападки на Советскую Россию в нацистской прессе прекратились. Великобритании, Франции и США перепала обычная доза брани, но против Сталина или советской политики не было сказано ни слова.
Решение Гитлера сблизиться с Советским Союзом было принято сразу после Мюнхенского соглашения. Фюрер знал, что Сталин был горько разочарован попыткой сотрудничества с западными демократиями во время чехословацкого кризиса. Розенберг, консультант Гитлера по советским делам, доложил своему лидеру, что Сталин оказался перед выбором двух политических линий. Первой было уйти из европейской политики и стремиться к более тесному сотрудничеству с США. Второй путь состоял в том, чтобы забыть идеологические различия и попытаться прийти к соглашению с Германией и Италией»[613].
Автор статьи соединил довольно проницательный анализ с домыслами наподобие встречи в Стокгольме и участия Литвинова в переговорах с немцами. С самого начала в этих переговорах нарком не участвовал – и вряд ли по собственной инициативе. Вероятно, в Политбюро его решили держать подальше от них как признанного сторонника сближения с Англией и Америкой и не менее известного критика нацизма. Обращает на себя внимание то, что после начала переговоров сведения о них шли в обход наркома в Политбюро, а он извещался о них только в самом общем виде. Соответственно его сообщения в Политбюро и лично Сталину, по-прежнему довольно частые, касались любых других вопросов, кроме отношений с Германией. Правда, он постоянно общался с послом Шуленбургом, но они решали лишь текущие вопросы советско-германских отношений.
Конечно, Литвинов продолжал интересоваться планами Гитлера, о чем говорит его письмо от 11 января полпреду в Париже Я. Сурицу: «Что Франции и Англии хочется толкнуть Германию на Восток, совершенно понятно и известно. Если верно, однако, и то, что им хочется направить агрессию исключительно по нашему адресу с тем, чтобы Польша не была задета, то это можно объяснить следующим образом. Во-первых, сотрудничество Польши с СССР может дать новый сильный и неотразимый аргумент противникам нынешней политики Бонне и в пользу сохранения связей Франции с Востоком Европы. Во-вторых, нападение Германии на Польшу и СССР, при невмешательстве Франции, поставило бы последнюю в весьма неудобное положение нарушительницы сразу двух пактов»[614].
Среди проблем, которыми постоянно занимался в то время Литвинов, – нарушение японскими судами советских морских границ на Дальнем Востоке и гражданская война в Испании. Советский Союз продолжал направлять республиканцам оружие и другую помощь, хотя ее объемы постоянно снижались – вероятно, Сталин смирился с тем, что война окончится победой националистов, и не хотел напрасного расходования средств. Временный поверенный в Мадриде Сергей Марченко (Мандалян) 7 января телеграфировал Литвинову: «Негрин пригласил меня и просил передать, что он очень обеспокоен прекращением отгрузки нефтепродуктов и других товаров. Предполагая, что эта мера вызвана тем, что текущий счет испанского правительства в Госбанке исчерпан, Негрин вновь просит Совпра срочно решить вопрос о предоставлении испанпра займа, ибо иначе, заявляет он, республике угрожает катастрофа»[615]. В этой переписке любопытно не сохранение устаревших уже названий правительств – «Совпра» и др., – а то, что поставки были оплачены немалой частью испанского золотого запаса (510 тонн), перевезенной в Союз еще в 1936 году и до конца еще не истраченной.
При этом республиканский премьер Хуан Негрин делал хорошую мину и, по сообщению Марченко, уверял его, что «противник играет последнюю карту: если удастся остановить его, французское и английское правительства, спекулирующие, как в апреле, на возможном поражении республики, вынуждены будут под нажимом общественного мнения оказать Испании существенную и решающую помощь»[616]. Однако в конце января Франция прекратила допуск через свою границу помощи Испанской республике, что привело к быстрому коллапсу ее обороны. Негрин покинул окруженный Мадрид 6 марта, а 28 марта он перешел в руки Франко. Марченко вернулся в Москву, где ему пришлось отвечать за испанскую неудачу – он был арестован и позже расстрелян. Возможно, из-за того, что еще в феврале уехал с другими дипломатами во Францию, что было воспринято как дезертирство. Однако этот шаг одобрил Литвинов, писавший Сталину: «Возвращение полпредства в Испанию неудобно и потому, что приходилось бы давать ответ на данный запрос, как и на ранее поступившие запросы Негрина относительно нашей дальнейшей помощи»[617].
В ответ на сообщение Майского, что в Лондоне растет оппозиция политике умиротворения, нарком 19 февраля написал, что, по его убеждению, «Англия и Франция решили избежать войны в ближайшие годы любой ценой», но потом добавил: «Не утверждаю, что мой
