Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев
У отчима в руках не было никакого багажа – только три книги. Он сказал стюардессе, что у него в руках взрывное устройство, и начал вести переговоры с экипажем. Игорь потребовал, чтобы самолет летел в Таллинн, потом передумал – и сказал: на Вильнюс, чтобы его встречал сам Ландсбергис, Бразаускас, кто-то из руководства республики. Выйдя на трап (самолет посадили в Каунасе), он громко объявил журналистам, что он, Игорь Калугин, не допустит, чтобы в Литве произошло то же самое, что в Праге в 1968-м. Это случилось за несколько месяцев до жутких событий в Вильнюсе в январе 1991-го. То есть предвидение у него работало очень четко. Калугина арестовали и направили в «Лефортово». Сначала была такая версия, что отчима расстреляют.
Еще этот апрель 1990 года запомнился тем, что я, несмотря на арест Игоря и всю эту драму, поехал в Берлин. Там была акция – художники расписывают куски Берлинской стены. И там я нарисовал целующихся Брежнева и Хонеккера. Пока я работал в Берлине, мама писала мне письма. Игоря перевели в Бутырку из Лефортово, а через четыре месяца отпустили. Признали невменяемым. Не стали отправлять даже в психушку. Вот такое мягкое было время.
Сам Игорь говорил о том, что следователи стали разрабатывать тему пилотов – вроде бы они нарушили все установленные режимом правила и радостно согласились лететь в другое место.
В 90-е годы, когда я уже стал «художником в законе», Игорь продолжал оставаться человеком андеграунда, никуда не вступал, ни в какие союзы, мало печатался, вообще чурался всего этого. И определенную ревность, какое-то напряжение с его стороны я все же чувствовал.
…Таким образом, рисуя эту картину, Врубель все время думал о том, что Калугина могут расстрелять или посадить пожизненно.
Эта история имела некоторое продолжение. Лет десять назад мой приятель Юра Панков вдруг сказал мне: «Слушай, а ты не мог бы передать Врубелю вот это?» Оказалось, Юра был знаком со следователем прокуратуры, который вел дело Игоря Калугина. СССР развалился, следователь стал адвокатом и «дело» это унес к себе домой. Оно было коротким, там всего несколько листочков.
Но Врубель уже уехал к тому времени в Берлин, и «дело» я ему передать не сумел. А может быть, просто забыл.
* * *
Как говорил впоследствии сам Врубель, «ирландка-парикмахерша» заставляла всех художников подписывать договор об отказе от авторских прав. Все работы на стене были частью единого арт-объекта, права на которые принадлежали ей. Она распилила эту часть стены на фрагменты и пробовала выставлять бетонные куски в каких-то галереях. С этого момента началась тяжба (и судебная, и бюрократическая) за права на эту Димину работу. Это, я думаю, было противно.
…Но, с другой стороны, все ведь кончилось хорошо, не правда ли?
Выставка в доме немецко-советской дружбы прошла, и довольно успешно, Бродовский издал каталог, продал несколько картин, Врубель в конечном счете стал знаменит, и начался новый этап его биографии.
В 1992 году он нарисовал новый большой цикл – портреты народных депутатов РСФСР, выступающих в Большом Кремлевском дворце. Там были Бурбулис, Полозков, и многие другие представители, так сказать, разных политических полюсов[4].
Бродовский, основавший после берлинского эпизода свое агентство (правда, просуществовало оно очень недолго), повез эти картины в Токио.
На этот раз все было совершенно легально, я оформил все документы, застраховал картины, а их было около тридцати, вывез их в Токио, это был, я так тебе скажу, крупнейший мировой арт-салон, у нас было самое козырное место, буквально по соседству от нас выставлялась галерея Йоко Оно. Димины работы попали в общий каталог ярмарки. Это был успех. Но… Мой партнер, предчувствуя что-то неладное, привез на арт-салон в Токио другие картины, ну знаешь, такие русские «березки-церквушки», как на вернисаже в Измайлове. И их купили, не все, но много. Диминых депутатов никто брать не захотел.
…Еще кусок из Диминого интервью:
Вот точно такой же степлер я привез из Америки в 1993 году. Это не обычный канцелярский степлер, а для профессионалов: из механизма сами выскакивают острые скобки, чтобы закрепить холст на подрамнике. Ну чудо, короче. До этого я всю жизнь делал это молотком и гвоздями. Замечательный этот предмет я купил в Америке за 20 долларов… Но дело не в этом – сама поездка была запоминающаяся. Меня пригласила некая галеристка, которая сказала, что я буду рисовать картины, а она их будет продавать. А тогда ведь и 100 долларов были деньги. Ну, я прошел все унижения в американском посольстве, взял билет и поехал. В Чикаго. Из аэропорта меня в «Ягуаре» привезли в замечательный богатый дом, где и жила моя галеристка. (Это была русская американка.) Вот он я, готов работать. Она сказала: да, замечательно, Дима. А где вы будете жить? В гостинице, тупо ответил я. А что вам нужно для работы? Холсты и краски. А чем вы будете за все это платить? И вот тут-то я понял, что попал. Я был обычный советский мальчик, даже не подумал о договоре. Нет, сказала она, я, разумеется, могу все это оплачивать, но тогда… Короче, она взяла блокнот и стала рисовать цифры. Там выходило, что теперь я буду получать не обещанные 50 процентов, а 25, но из них она будет вычитать вот столько, и еще столько… Жил я действительно в гостинице, где не было даже верхнего света, только два ночника. Еще я заплатил за весь ковер в своей комнате, когда туда упала капля краски. Ну и так далее. Короче, за месяц я нарисовал 32 работы. Некоторые она продала сразу, они стоили от тысячи до нескольких тысяч долларов. Но уехал оттуда, будучи должен этой даме пять тысяч. Потом она продолжала продавать мои работы, постоянно звонила и требовала, чтобы я все время снижал свою «долю». Короче, еще через некоторое время я получил от нее два чека по 120 долларов. Итого 240. Это и был весь мой заработок.
В общем, гладким этот его путь в 90-е назвать было никак нельзя.
* * *
Можно, конечно, говорить о том, что Врубелю после первого успеха с «Братским поцелуем» не очень повезло. У других оказались оборотливые, опытные галеристы, а у него – нет. Да и вообще, старшее поколение (Кабаков, Булатов, Рабин, Краснопевцев, Комар – Меламид и так далее) собрали в девяностые годы все сливки с этого художественного прорыва. А прорыв-то действительно был. Картины советских нонконформистов
