Одна маленькая жизнь. В поисках следов - Маттиас Клингенберг
В поле работают женщины с заколотыми волосами, они пропалывают сорняки, быстро прорастающие в чёрной как смола плодородной земле. Их позы, наряды и картина в целом напоминают сборщиц риса, которых я видел однажды в далёком Лаосе. Мы несколько беспорядочно блуждаем в подлеске, снимаем с лица паутину, топчем улиток вместе с их раковинами и, наконец, сдаёмся: Константин просто не может найти это место.
Я фотографирую попеременно на мобильный телефон и «Инстаматик» деда. Интересно, получатся ли эти снимки? Плёнку я купил в интернете, если верить штампу на упаковке, срок годности истёк в сентябре 1992 года.
Мы возвращаемся и вскоре уже едем вдоль железнодорожных путей в центр Ирпеня. Это буйная смесь полуразрушенных советских предприятий, частично отремонтированных, а частично брошенных на произвол судьбы панельных домов и архитектурных экспериментов по самовыражению конца девяностых. Центральная площадь Ирпеня квадратная. В центре площади неизбежный военный мемориал, рядом мэрия, простое трёхэтажное здание, фасад которого приобрёл черты классицизма уже после распада Советского Союза. На другой стороне площади краеведческий музей, который Константин хочет мне показать, однако музей – и я думаю, это совсем не плохо – сегодня закрыт. Мы едем дальше по щербатым улицам и останавливаемся у парка, обнесённого стеной, с ржавым турникетом и сторожкой. Здесь, как и прежде, находится дом писателей: на площади около гектара в пышной зелени заброшенного парка вольготно расположились небольшие, похожие на виллы домики, ожидающие своего, кажется, не такого уж далёкого конца. Это сценарий постсоветского одичания кажется мне невероятно романтичным и притягательным, по крайней мере на первый взгляд. Необузданная мощная зелень обхватывает, обнимает здания ушедшей эпохи и, кажется, в итоге их поглотит.
Константин рассказывает, что до войны эти места выглядели примерно так же. Что тогда здесь был санаторий. Что в 1941-м немцы использовали дома и саму территорию как базу для захвата центральной части Киева. И что, вполне вероятно, мой дедушка лежал здесь (мы входим в очень старый фахверковый домик с двумя острыми башенками), в этой комнате, и даже кровати могли бы точно так же стоять в дальнем углу. Здесь я готов согласиться с Константином: три кровати с металлическим каркасом действительно выглядят так, как будто им не меньше 70 лет. C веранды, деревянные перила которой покрыты сильно облупившейся коричневой краской, открывался живописный вид на долину Ирпеня. Почему Константин с такой радостью и таким чувством удовлетворения показывает мне всё это? Что он чувствует, стоя здесь, рядом со мной? Какие мысли приходят ему в голову? Я не решаюсь спросить.
Дальше мы подходим к очевидно более новому зданию: в тёмном зале с тяжёлыми пурпурными шторами стоит запах распада. Здесь же выстроились девять ящиков из органического стекла с украинским гербом. Завтра, в воскресенье, в стране пройдут президентские выборы. Около месяца назад киевлянки и киевляне заняли Майдан, центральную площадь города, выступая за подписание соглашения с Европейским союзом. Больше ста из них заплатили за это своей жизнью. Вестибюль избирательного участка украшает почти квадратное зеркало с золотой рамой в человеческий рост. Я фотографирую в нём нас четверых.
Поездка продолжается уже без Константина, который остается в Ирпене, мы направляемся в Житомир. Пейзажи напоминают север Нижней Саксонии – равнинные, плодородные, с редкими лесами. Въезд в город обозначен бетонной стелой – сужающейся кверху и облицованной тёмно-коричневой плиткой с семью белыми буквами: Житомир. Справа указан год: 884. Готовя «Инстаматик» к съёмке, я думаю о том, что чем моложе и аисторичнее выглядят места, тем навязчивее попытки связать их возникновение с как можно более ранней датой.
Дорога прекрасная. Прежде чем свернуть в центр, Алексей останавливается у придорожного кафе «Петроград». Мы сидим на веранде под деревянным навесом и заказываем четыре порции украинских дерунов со сметаной и компот. Алексей проглатывает две и покрывается потом. Кажется, он несколько раздражён тем, что вынужден жертвовать своей субботой, чтобы возить по окрестностям какого-то немца. Но отказать заболевшему другу (или точнее товарищу) он не мог, а я за годы жизни в Восточной Европе и Центральной Азии привык принимать предложения местных совершенно беззастенчиво.
Опасаясь высокого содержания сахара и пуринов и снова переживая за своё здоровье, я едва пробую слишком сладкий компот из размоченных сухофруктов – сомнительный местный деликатес. Тем временем Алексей, потея, поедает десятый дерун и, кажется, снова приходит в бодрое расположение духа.
Сегодня в Житомире около 300 тысяч жителей. Когда дед был здесь, айнзацгруппы СС уничтожили почти всех евреев в городе и окрестностях. В своём альбоме Карл оставил только одну фотографию, которую можно однозначно определить как житомирскую. Алексей показывает её хозяину кафе и спрашивает, не знает ли он, где мог быть сделан этот снимок. Хозяин, мужчина сорока с лишним лет, с пивным животом и щетиной, сразу узнаёт белое двухэтажное здание: «Похоже, это улица Михайловская».
Мы сворачиваем с трассы, напоминающей автобан, на большой проспект и добираемся до нужной нам Михайловской. На снимке Карла участок улицы с двумя белёными зданиями. Пространство кадра разрезают трамвайные рельсы, слева въезжает тяжёлый военный грузовик с большой звездой «мерседес-бенц» на радиаторе. Он забит уставшими солдатами вермахта, развалившимися в кузове. Рядом с грузовиком вниз по улице бегут около двадцати советских военнопленных в узнаваемой форме. С балкона одного из домов за всем этим наблюдает солдат, чью форму я не могу разглядеть. Он заложил руки за спину, взгляд кажется пустым, застывшим, отсутствующим. Второй сидит позади, на стуле, почти полностью скрытый балюстрадой. На обочине дороги в нескольких метрах друг от друга растут молодые деревья. Железная решётка защищает их стволы от повреждений. Вся улица выглядит только что отстроенной или по меньшей мере свежеотремонтированной. Фотограф – скорее всего, мой дед – снял эту сцену, стоя на тротуаре через дорогу.
Один солдат из колонны нагибается и, видимо, что-то поднимает. Нет, теперь я вижу, что остальные держат в руках посуду, а его чашка с металлической ручкой, видимо, выскользнула из рук на немощёную улицу, и содержимое – был это суп или просто вода? – выплеснулось на землю. В его движении попытка предотвратить несчастье. Кое-кто из товарищей развернулся в его сторону и молча наблюдает за происходящим. Что означает это событие для предельно истощённого солдата? Отдал
