Путешествие в пушкинский Петербург - Аркадий Моисеевич Гордин
К 1838 году библиотека насчитывала свыше 460 тысяч книг и более 17 тысяч рукописей. Здесь были русские и европейские первопечатные издания, сочинения по всем отраслям знаний, произведения словесности – по преимуществу на русском, французском и немецком языках, богатое собрание журналов и газет. Из редчайших рукописей называли средневековый «Роман о Трое», «Манускрипт, сочиненный, писанный и разрисованный королем Сицилии и Иерусалима Ренне д’ Анжу», Коран, писанный куфическим шрифтом и, по преданию, принадлежавший Фатиме, дочери пророка Магомета, Евангелие XII века. Здесь хранились собственноручные письма испанского короля Филиппа II и королевы Изабелды об открытии Америки, письма Екатерины Медичи и ее дочери Маргариты, письма Елизаветы Английской и Марии Стюарт. В Публичную библиотеку попала связка бумаг, отобранных французской полицией у Жан-Жака Руссо, и портфель с бумагами Вольтера, изъятыми у него перед заключением в Бастилию. В 1810-х годах в библиотеку стали поступать первые рукописи русских писателей. Среди самых драгоценных реликвий показывали аспидную доску, на которой Державин написал последние стихи накануне своей смерти.
Осматривать библиотеку разрешалось по вторникам с одиннадцати до двух часов пополудни. В остальные дни допускались только читатели. Всякий петербуржец «свободного состояния» мог беспрепятственно получить билет для посещения Публичной библиотеки. Известно, что в 1838 году билеты получили 820 человек и в течение года читателям была выдана 7531 книга.
В штате библиотеки состояло около тридцати чиновников. Среди них были известные русские писатели, служившие библиотекарями, – И. А. Крылов, Н. И. Гнедич, Н. М. Загоскин, А. А. Дельвиг.
Библиотеку иногда посещал Пушкин.
Петербургские государственные архивы, содержавшие ценнейшие документы по истории России, были в то время закрыты для ученых. Однако, когда Пушкин взялся писать историю Петра I, по особому разрешению царя ему было дозволено работать в архиве Министерства иностранных дел. Архив этот размещался в здании Главного штаба, в специально для того устроенных «несгораемых» комнатах с чугунными полами, чугунными колоннами, чугунными стропилами и шкафами.
В своей «Истории Пугачева» и незавершенной «Истории Петра I» Пушкин показал себя блестящим ученым-историком.
Слава первого русского поэта, исторические труды и деятельность издателя «Современника» доставили Пушкину широкие связи в ученом мире столицы.
Глава двадцать восьмая
«Там некогда гулял и я»
И жили, и развлекались петербуржцы по-разному.
На Масленой неделе и на Пасху у Большого театра, на Царицыном лугу, вдоль всей Адмиралтейской площади выстраивались дощатые балаганы – размалеванные, с разнообразными вывесками, на которых изображены были то альбинос с красными глазами и длинными белыми волосами, то ученый слон, то наездник на коне, то огромного роста девушка-прорицательница, то собачий балет, дрессированные канарейки, жонглеры, фокусники, канатоходцы и т. д. и т. п. На балкончиках балаганов паяцы, фокусники, ярмарочные деды на все лады зазывали почтеннейшую публику, обещая ей чудеса. Кругом толпился, глазел, переговаривался и пересмеивался жадный до развлечений питерский люд – мужики, дворовые, ремесленники, слуги, торговцы, приказчики, солдаты.
Если лед был крепок, то в последние дни Масленицы балаганы устраивали на Неве. Кроме того, посреди реки строили огромные ледяные катальные горы. «Толчок при спуске так силен, – рассказывал об этих горах очевидец, – что санки продолжают двигаться в течение четверти часа по круглой ледяной арене, окруженной забором и скамьями для зрителей». На льду Невы устраивались и бега, собиравшие тысячные толпы зрителей.
На Пасху на площадях строили деревянные катальные горы, и с них съезжали на маленьких тележках по желобам. Тут же раскачивались бесчисленные веревочные и круглые качели, крутилось несколько каруселей. Лоточники бойко торговали снедью и сластями, а сбитенщики, стоя возле огромных медных самоваров, продавали сбитень – горячий напиток из патоки с пряностями.
В балаганах зрителей действительно ожидали чудеса.
Газеты рекламировали труппы, выступавшие в балаганах. О балаганщике Герольде газеты сообщали, что «он представляет публике полную клетку ученых канареек, род птичьей консерватории; пернатые его ученицы танцуют, маршируют, мечут артикул, стреляют, умирают, оживают и проч., и проч., точно люди, только безграмотные. В этом балагане достоин замечания паяццо, солдат, родом, кажется, малороссиянин, самая комическая физиономия, забавник, остряк, импровизатор».
Вот как описал А. В. Никитенко свое впечатление от посещения самого известного в Петербурге балагана Лемана: «Сегодня же был под качелями и, между прочим, в балагане Лемана. Шутовские выходки этого полуартиста довольно забавны. Пляска на канате и ходьба на руках, кувыркание через голову, хотя и свидетельствовали о большой гибкости тела и гимнастическом искусстве, мне не полюбились… Довольно ловко проделан следующий фарс. Паяц ест яйцо. Вдруг схватывает его сильная боль в животе. Он корчится по-паяцовски, стонет и проч. Приходит доктор, делает ему во рту операцию и вытаскивает оттуда пребольшую утку, которая движется, точно полуживая. К Леману нелегко пробраться. У дверей его храма удовольствий так тесно, как в церкви в большой праздник до проповеди!»
Разумеется, люди «высшего света» не принимали участия в простонародных увеселениях, но ездили сюда в каретах смотреть, как развлекается народ.
Нередко в толпе простолюдинов, среди армяков и поддевок, мелькала форменная шинель чиновника или офицера, бекеша литератора. Любителем народных увеселений и балаганов был И. А. Крылов. Однажды (это было на Масленицу) Иван Андреевич пришел к Олениным чем-то раздосадованный.
– Что ты такой пасмурный? – спросил хозяин дома.
– Ходил под балаганами гулять и ужасно прозяб, – пожаловался Крылов.
– Охота тебе туда таскаться, – сказал Оленин.
– Да нет, позвольте, – заговорил Крылов. – Я подошел к одному балагану, вышел «дед», снял с головы шляпу и, показывая ее публике, спрашивает: «В шляпе ничего нет, господа?» Ответили, что ничего. «Ну так погодите», – сказал «дед», поставил шляпу на перила и скрылся. Это меня заинтересовало, я решился подождать, чем кончится дело. Ждал, ждал, а «деда» нет. Наконец через полчаса он вышел, приподнял с перил шляпу и опять, показывая ее публике, спросил: «Ничего нет в шляпе?» Отвечают: «Ничего». «Дед» заглянул в шляпу и преспокойно говорит: «А ведь и в самом деле ничего!» Одурачил нас всех совершенно: каково, с добрых полчаса ждал я его выхода, какую-де он штуку выкинет! А штука-то самая простая.
На Масленицу, на Пасху да и в другое время приезжали в Петербург бродячие зверинцы.
В зверинце Лемана, который помещался в особом балагане, зрители в 1830-х годах могли увидеть заключенных в железные клетки африканского льва, бенгальскую тигрицу, барса, ягуара, слона, гиену, шакала, обезьян, гну, кенгуру, зебру, лося, дикобраза, удава, попугаев. «Был я также в зверинце Лемана, – рассказывал
