Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов
Только что прибыл в Первопрестольную личный представитель председателя Думы Родзянко пятидесятилетний Александр Ледницкий, поляк-дворянин, родившийся, как и Феликс, под Минском. В его миссию входило проинформировать местные власти о событиях в Петрограде и заодно привлечь на сторону Временного правительства польское общество. Он был адвокатом и считался очень опытным оратором. Так что и с ним, возможно, предстояло публично сразиться Дзержинскому, за два неполных дня уже выступившему на десятке многолюдных собраний.
Буржуазные партии тоже не дремлют – ведут активную агитацию, пытаются сформировать воинские части для подавления революции или, по крайней мере, добиться того, чтобы поляки не участвовали в «чужих русских делах», а решали исключительно свои, национальные проблемы. И у них тоже есть голосистые агитаторы.
Партия Дзержинского, Социал-демократия Королевства Польского и Литвы, твердо стоит на большевистских позициях. В ней немало надежных, проверенных товарищей. Причем не только в Москве и Петрограде, но и, как сообщают, в Харькове, Одессе, Севастополе, Иркутске, Минске. Группы СДКПиЛ сложились ещё и в Курске, Самаре, Царицыне, Смоленске, Гомеле, Луганске… Нужно организационно сплотить их всех, разъяснить ситуацию и задачи, направить на массовую работу среди солдат, рабочих, переселенцев. Тогда это станет реальной силой.
Всего день пришлось Феликсу походить в шинели и сером тюремном облачении, а там сестра принесла вполне приличное пальто и костюм из Польского комитета помощи беженцам. Был и такой. И, как поведала Ядвися, активно работал. Их связи тоже могли пригодиться.
Так что 3 марта на организационное собрание московской группы членов СДКПиЛ Дзержинский явился уже в почти забытой гражданской одежде.
Первым, кто буквально бросился к нему, как только Феликс переступил порог, был недавний сосед по Бутырке Станислав Будзыньский. Щуплый, белобрысый, бледный, причем бледный именно особой такой матовой, тюремной бледностью, с пушком вместо усов, он казался ещё совсем мальчишкой. Но подпольное имя Стах этого двадцатитрехлетнего члена Варшавского комитета было уже известно, как и его искусство увлекать любую аудиторию своей энергией, азартом, мелодичным приятным говором и постоянными пословицами да прибаутками. Он и тут свой вид пояснил по-особому – «И камера, и комар – к кровососущим относятся».
Феликс испытывал к нему особое чувство – многими чертами Стах напоминал и его самого эдак пятнадцатилетней давности, и ещё одного симпатичного молодого рабочего паренька, которого три года назад определили в камеру к Дзержинскому в Варшаве.
Он вообще заметил, что лучше всего чувствует себя среди простого трудового люда, особенно молодых рабочих. Тут больше простоты и искренности в общении, меньше условностей в быту, а интересы и заботы понятны и близки. Размышления и убеждения перестают быть чем-то отвлеченным, становятся кровью и плотью, приобретают силу.
Оценивая последние годы, эмиграцию, заключение, когда не мог непосредственно и постоянно жить этой простой повседневной жизнью, он прямо-таки физически ощущал, сколько сил и крепости из-за этого потерял. Их можно восполнить только из того же благотворного источника. Молодость и ее энергия вернутся – в этом был уверен. Дело не в возрасте, не в физическом здоровье, дело в душе, в желании и умении шагать рядом и вровень с этой молодежью.
Крепко обнялись они с ещё одним старым добрым товарищем, коренастым, бровастым и широкоскулым, тоже ещё не разменявшим третий десяток Эдвардом Прухняком по кличке Север. Рядом со Стасем Будзыньским он выглядел умудренным и закаленным ветераном. Впрочем, так оно и было – в партии с 1903 года, прошел и первую революцию, и ссылки, и отсидки, и школу Ленина в Лонжюмо под Парижем. Много месяцев Феликс провел с ним в одной камере Варшавской цитадели. Быстро тогда нашли общий язык. Читали, учились, беседовали. Будто совсем недавно это было. Однако уже три года минуло. Непростых три года. Тюремное время кажется непомерно длинным ровно до тех пор, пока не становится прошедшим. Обрадовала и встреча со Стасем Бобинским…
В общем, костяк у них образовался крепкий, проверенный. А всего собралось человек пятьдесят. Приняли резолюцию о единстве интересов польского и русского пролетариата, поддержке революции в России и вступлении в ряды большевиков. Закрепили на бумаге, что «на основе братского соглашения всех народов польский вопрос найдёт своё полное разрешение, и польский пролетариат, свободный и объединенный, примет участие в дальнейшей борьбе за осуществление социализма».
Затем вышли на улицу и, развернув красные флаги, с пением «Варшавянки» направились к зданию думы.
А вот Смидовичу и Обуху в это время довелось вести очень непростые переговоры с полковником Грузиновым в здании кинотеатра «Художественный» на Арбатской площади, где расположился штаб гарнизона.
Казалось, соглашение срывается. Но все изменили слова только что приехавшего из столицы офицера. Он рассказал о петроградских расправах солдат над командирами и призвал к сдержанности и разумной тактике. Теперь борьба пошла по поводу каждого параграфа и слова проекта приказа.
Совершенно обессиленный, поздно ночью Смидович приехал в Моссовет. Он ещё не закончил свой доклад, когда из штаба привезли пакет с окончательным текстом. И оказалось, что он изменен в самых важных пунктах. В частности, солдаты не могли выбирать общегородской совет.
Смидович огласил текст, пояснил смысл подлога, но тут же на него с обвинением в предательстве набросилась секретарь Пресненского комитета Мария Костеловская. Женщина отважная, но чрезвычайно импульсивная, по заданию партии жившая в Финляндии и обеспечивавшая нелегальный переход границы, а на днях руководившая операцией по захвату типографии Сытина в Москве. И она, и Землячка изначально не хотели никаких переговоров и постоянно обвиняли Смидовича, Ногина и Обуха в пособничестве соглашателям.
Дзержинскому показалось, что строгих революционных барышень раздражали не только слова и дела, но уже и сам вид и инженера, и врача – их непременные «старорежимные» костюмы с жилетом и галстуком, красный автомобиль электростанции «Общества 1886 года», регулярно подвозивший Смидовича к квартире в 7-м Рогожском переулке, к месту службы у Каменного моста и к зданию Думы.
Весь президиум Моссовета уже несколько дней работал практически без сна. При этом разногласия между левыми и «умеренными» в большевистском руководстве постоянно давали о себе знать, отнимали время и мешала делу. День и ночь без перерыва приходили делегации от рабочих, солдат, студентов и просто горожане – за разъяснениями, за помощью, а то и, наоборот, с предложением своих услуг. Каждому терпеливо растолковывали ситуацию, что-то советовали, а то и давали какие-то поручения.
