Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн
Около компании Вальяно — Золотухина в такие дни собирались многие, чтобы вкусно поужинать, а затем по заведенному обычаю поехать пить кофе, ликер и стаканчик шипучего к Чарахчианцу (шантан). Изредка из шантана ездили за город в армянский монастырь, в прилегающем парке которого был ресторан.
Как-то в компанию попал А. А. Сканави, один из представителей крупной экспертной конторы «Братья Сканави», человек семейный, державшийся «гордым аристократом», немолодой. Золотухин поиграл в винт до ужина со Сканави и подшепнул Вальяно:
— Затянем аристократа поужинать?
Вальяно, по его словам, не любил Сканави, называл его «индюком», почему возразил:
— На чёрта он тебе нужен?
— Да надо посмотреть, какой он, когда выпьет. Зови его.
Пригласили.
Сканави снисходительно согласился. Золотухин и Ко стали «накачивать» Сканави, который поддался и развеселился. Закончили ужин и предложили Сканави ехать в шантан. Сканави слабо упирался. Золотухин по обыкновению шутил, восторгался, как молодецки Сканави пьет и что он никогда не предполагал, чтобы гордый, недоступный на вид Сканави был приятнейшим собеседником и собутыльником.
— Едемте в шантан! Увидите высший свет, изящнейших дам и без хлопот и душевных волнений имеете возможность приехать холостым и уехать женатым.
Я в этот вечер ужинал со всеми, но шантана никогда не посещал. Не потому, чтобы я был таким пуританином, а мне претило это «будто искусство»[325]. Мне было не по себе там, я скучал. Пить не умел, по словам Золотухина, «натура не принимает». Засиживаться до утра не мог, ибо всегда был занят и должен был иметь свежую голову. Обычно, не прощаясь, незаметно уходил. И в этот вечер ушел. А закончился вечер так.
Несколько певичек всегда заходили в ложу-кабинет Вальяно, среди которых была миловидная Дунечка, готовившаяся перейти в оперетту. Дунечка понравилась Сканави. Он стал с нею любезничать. Дунечка кокетничала с незнакомым господином, внушавшим своим барским видом «интерес». Золотухин по обыкновению «веселился»: пил за здоровье «нареченных», просил Дунечку не забывать его, когда она станет княгиней… Веселились. Часа в два ночи решили на часик поехать в армянский монастырь, отдохнуть от городского зноя. Пригласили барышень. Поехали несколько экипажей парных и одиночки. Сканави поехал с Дунечкой. По словам Дунечки, все экипажи обогнали их и, когда выехали в степь, Сканави стал приставать к ней, обнимать. Она отбивалась и нечайно ударила его локтем в нос и сшибла шляпу. Сканави остановил экипаж и пошел искать шляпу, которую не нашел, а из носа пошла кровь. Подойдя к экипажу, Сканави скверно выругался, пьяно обозлился и крикнул:
— Сходи, сволочь, к чертовой матери, а не то набью тебе морду.
Вышколенный лихач сидел монументом на козлах:
— В эти и иные дела не суемся.
Дунечка испугалась, соскочила. Сканави уехал, оставив ее одну в степи. Взволнованная, испуганная, побрела в город. У железнодорожного переезда напали собаки. Дунечка подняла крик, на который вышла из сторожевой будки сторожиха, оказалось, добрая женщина, пожалела Дунечку, проводила до города и посадила на извозчика. Когда Сканави подъехал к саду один и объявил, что он «эту стерву согнал», когда на лице Сканави увидели размазанную кровь, а голову без шляпы, то Золотухин объявил, что произошел «драматический этюд» и что надо ехать искать «убиенную отроковицу Евдокию Шантановну». Обращаясь к Сканави, Золотухин сказал:
— А знаете, князь, вы напрасно погорячились. За молодую принцессу может заступиться рыцарь из хора Чарахчианца и учинить вам пренеприятный инцидент.
Сканави, по словам компании, расстроился, быстро протрезвел, к нему приставали с шуточками, ему стало не по себе, и он один уехал домой.
Как я узнал, на следующий день «компания» специально поехала в шантан для расследования вчерашнего происшествия с Дунечкой. Нашли ее грустненькой. Жаловалась на «этого сволоча», испортила туфли, чулки, шляпку и платье, да еще плакала, да еще голова болит, и закончила укором:
— Как вы могли такого познакомить, да еще расхваливать? А он вот какой. Ну пусть еще сюда придет, так уж я ему покажу, хоть пусть службы лишусь!
Посоветовавшись, решили: Вальяно платит за платье, Золотухин за туфли, остальные за все прочее. Золотухин настаивал, что она со страху штанишки испортила. Дунечка развеселилась: получила стоимость вещей с излишком, и вещи еще годны. Успокоилась. Но компания решила «обработать Сканави», возмущенная бесчеловечным обращением с беззащитной девушкой.
Дня через два я был по делу в конторе Вальяно. Движение там всегда было большое, работа шла напряженно, ибо грузка пароходов, поступление хлебов, постоянные телеграммы и прочее вызывали спешность. Очередь ожидающих Вальяно по делам в этот день была большая, но я проходил в кабинет другой дверью. Поговорили по делу. Вальяно направил меня в иностранный отдел, где получу нужные сведения, а когда я уходил, то он весьма деловито сказал:
— Да, если Сканави будет у вас, то скажите ему, что против него не возьмете дела. Больше ничего.
Удивило меня, как человек, серьезно занятый, не забывает вздорных историй.
Действительно, Сканави был у меня в тот же день. Видимо, взволнованный и сконфуженный, Сканави спросил, принял ли я против него «это неприятнейшее дело». Я ему сказал, что не знаю, о каком деле он говорит. Если об истории с певичкой, то я такого дела против него не возьму. Но пояснил ему, что адвокатов много и кто-либо другой предъявит обвинение, почему лучше всего постараться замять эту историю, а сделать это может только Вальяно. Он и Золотухин уговорят девушку не делать скандала, «дадите ей денег, и думаю, что это единственный исход». Горячо благодарил меня и решил ехать «к ним», как это ни неприятно. Осунулся, бедный, за эти дни. Мировой, шантанная девица, пьяное похождение, строгая супруга, семья, общественное положение — прямо гибель! Видимо, Золотухин и Ко хорошо пуганули Сканави.
В клубе Золотухин с особым восторгом, захлебываясь, рассказал мне, как обрабатывают Сканави и что я окончательно его добил каким-то советом:
— Угощает он нас утром и вечером, а мы будто ведем переговоры с Дунечкой о мире, а она, стервенок, закусила удила и одно твердит: «Пусть, сукин сын, посидит под арестом, да еще в газете прочитаю!»
Сканави потерял от волнения пуд жира — не надо ехать в Мариенбад. Будет, аристократ, знать, как обижать беззащитную девушку! А Дунечка забыла о происшедшем, выбрыкивала на сцене и не знала, что творится за ее спиной от ее имени.
На шестой-седьмой день пришли к заключению мира. Она требовала 5000 рублей, но ее сбили, и она согласилась получить 1200 рублей, из коих 200 рублей отдаст своему адвокату. Сканави отдал Золотухину деньги, и по просьбе последнего я составил расписку на имя Сканави, которую Дунечка
