Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

относились к Тырковой с симпатией. Была зависть к её фактическому влиянию, её известная самонадеянность и политиканство (она с П.Б. Струве закулисно подготовляла выступление генерала П.Н. Врангеля в самый расцвет Деникина осенью 1919 г.) не нравились, про неё говорили как о последней политической новости, что «Георг V отрёкся от престола в пользу Ариадны Владимировны Тырковой». Сын её Аркадий Борман тоже собирался быть членом делегации в САСШ и произвёл сенсацию в ОСВАГе, заявив, что на «подъёмные» он, по его подсчётам, мог бы купить дом. Эта его болтовня, хоть и совершенно вздорная, привела к тому, что его вычеркнули из состава делегации.

Но Тыркова, при всех её личных качествах политиканствующей кадетской дамы, жены видного англичанина, относилась гораздо более добросовестно к своим обязанностям, чем те же Энгельгардт и Гримм, искренне интересуясь иностранной пропагандой и отдавая ей без остатка своё время — то, чего не делали руководители ОСВАГа.

Служба пропаганды: Билибин, Эренбург, Лансере…

Нашей американской делегации помимо чисто политической стороны дела пришлось иметь сношения и с другими отделами ОСВАГа, а именно литературным и художественным. Во главе литературного отдела стоял давнишний друг нашей семьи Е.Н. Чириков. Его техническим помощником был капитан Жидков, впоследствии оставшийся в Ростове и при большевиках, ими разысканный, узнанный и расстрелянный. На Жидкове лежали организационно-технические обязанности, на Чирикове — литературно-редакционные. В маленькой комнате сидели оба — и Чириков, и Жидков. Тут же лежали кипы бумаг, брошюр и книг. Нам для делегации нужна была вся агитационная и художественная литература ОСВАГа. В огромном большинстве случаев с точки зрения художественной это была макулатура, но что же делать, нельзя по заказу рождать талантливых беллетристов.

Впрочем, должен сказать, что и помимо Чирикова в ОСВАГе и его окружении были литераторы: Илья Эренбург, служивший в ОСВАГе, Борис Лазаревский, Любовь Столица; из молодых — Александр Дроздов, тогда только начинавший свою писательскую деятельность, и горе-поэт, но более удачливый художник-кубист с громкой фамилией Голубев-Багрянородный. Все эти беллетристы так или иначе были причастны к ОСВАГу, и Илья Эренбург совместно с И.Я. Билибиным, ведавшим художественным отделом ОСВАГа, издавал литературно-художественный орган «Орфей» (подобие известного петербургского «Аполлона»). Впрочем, этот «Орфей» так и не вышел, хотя все материалы были готовы и часть вещей была напечатана.

Художественный отдел ОСВАГа помимо Билибина вёл и академик Лансере, необыкновенно скромный и симпатичный человек. Лансере специально для нашей делегации сделал акварельную коллекцию всех полков Добровольческой армии. Это были типы добровольцев-офицеров, исполненные изумительно, и мы предполагали их позже отпечатать в виде художественного альбома Добровольческой армии, а потом пустить снимки на открытки и т.д. Во всяком случае, это были оригинальные рисунки Лансере, сделанные для нас, и он не снимал копий для себя. Таким образом, у нас имелся и ценный художественный исторический материал.

Для характеристики личности Лансере не могу не рассказать того, что слышал от него самого в Новороссийске. При эвакуации Ростова Лансере надел форму вольноопределяющегося и был прикомандирован к «осважному вагону» (так называли вагон, где помещались сановники ОСВАГа Б.А. Энгельгардт и Э.Д. Гримм). Под Новый год, в самую ночь, Лансере дежурил с винтовкой в руках, в солдатской шинели при крепком морозе у вагона, где происходило пиршество. С вечера в вагон носили жареных гусей с яблоками и индеек с каштанами, а также прочую живность и, конечно, вино и шампанское. Ночью шёл пир горой, раздавались взрывы смеха и песни.

Всю ночь дежурил «вольноопределяющийся» Лансере, которому никто и не предложил не то что войти в вагон, но даже выпить и закусить. Лансере шутливо говорил в тесной компании, что в эту ночь он «передумал всё белое движение» и пришёл к выводу, что «все — мерзавцы». А потом подумал про себя: «Неужели и я мерзавец?» — и успокоился, только поймав себя на том, что дрожит от холода в морозную ночь, как рядовой солдат, стерегущий «начальство», предающееся кутежу. Помню, в тот раз в Новороссийске, когда Лансере рассказал этот поистине исторический эпизод в присутствии другого крупного художника — И.Я. Билибина, тот сказал: «А ведь если бы мы были честными людьми, нам надо было бы запеть «Интернационал»»… И расстрелянный впоследствии Жидков запел этот самый «Интернационал», который был гимном его будущих палачей.

Надо сказать, что и в театральном отношении случались эпизоды незаурядные, вроде гастролей группы Московского Художественного театра. Наконец, был даже литературный салон у госпожи Никитиной, жены бывшего министра, одного из членов Директории Керенского (Терещенко, Некрасов и Церетели были остальными членами). На квартире у Никитиных собирались литераторы Е. Чириков, Б. Лазаревский, Л. Столица, А. Дроздов, И. Эренбург, из художников — Билибин и Лансере. Были и «художественники» — литературный критик Зноско-Боровский и другие. Читались и обсуждались новые рассказы и повести. Пришлось и мне прочесть мою пьесу «Червонцы Иродиады», а дочь Чирикова Валентина дебютировала с рассказом, впоследствии нашумевшим, «Танец в треугольнике». Голубев-Багрянородный всех читавших зарисовывал в альбом писателей, который он потом развернул в целую выставку, показывая её даже за границей. Портреты были в кубическом стиле, и каждый из нас с удивлением видел себя в таком необычном изображении.

Но, конечно, литературная жизнь была придавлена напряжённостью военно-политических событий. Всё внимание было сосредоточено на фронте, и всё приносилось в жертву борьбе с большевизмом. Сам Чириков был бы весьма озадачен, если бы ему позже показали всё, что он тогда печатал в высоком патриотическом стиле. Его деятельность, как и вся его личность, была преисполнена искренности, а трагическая судьба его сына, конечно, не располагала к проявлению снисходительности к большевизму.

Надо отметить ещё одно обстоятельство, благодаря которому Чириков с такой энергией принялся за работу в ОСВАГе: он был до такой степени подавлен большевистской революцией, что, кажется, впервые в жизни бросил писать и второй год большевизма жил в своём крымском убежище Бати-Лиман (около Байдарских ворот), занимаясь рубкой дров и тому подобными делами; теперь же ему было приятно вернуться к литературе.

Любопытно также и то, что Чириков первый год большевизма жил в Москве. Уехал он оттуда потому, что сам Ленин, с которым они вместе были студентами в Казанском университете, через третье лицо сказал ему, чтобы он уезжал, так как ему в Москве грозит опасность. Чириков уехал и, быть может, спасся таким образом благодаря самому Ленину. Теперь же он по иронии судьбы являлся одним из главных вдохновителей антибольшевистского движения.

Состав делегации в САСШ

Наша американская делегация должна была иметь в своём составе специалистов главнейших государственных отраслей, объединяемых политическим деятелем. Конечно, ведущая роль принадлежала главе делегации, который должен