Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц
Сразу после упоминания Светонием того, что Нерон презирал культы богов, более того, при любом удобном случае мочился на образ Деа Сириа, он приводит пример его superstitio в качестве доказательства религиозного нечестия императора. Однажды неизвестный мужчина подарил Нерону маленькую статуэтку девушки[935]. Незнакомец заявил, что статуэтка защитит императора от заговоров. Вскоре после этого заговор был успешно раскрыт, и Нерон оказал статуэтке величайшее почтение с тремя жертвоприношениями в день. В то же время он пустил предостерегающий слух, что эта статуэтка дает ему возможность заглянуть в будущее. Это уже звучало как явное superstitio.
О любимой женской статуэтке Нерона сообщает и Плиний Старший, но с совершенно другим акцентом. Император всегда носил с собой бронзовую статуэтку амазонки с необычайно красивыми ножками, работу известного греческого скульптора Стронгилиона конца V века до н. э.[936] В этой истории со статуэткой Нерон предстает не как религиозный чудак, а как ценитель искусства. Это вполне в его духе.
При более трезвом рассмотрении Неронова статуэтка, упомянутая Светонием, очевидно, служила талисманом, подобно тому как многие римляне использовали в повседневной жизни талисманы на удачу, особые памятные вещи или амулеты в качестве помощи и защиты[937]. В этом отношении проявления суеверий Нерона вполне соответствовали суевериям обычного человека. Но в этом-то и заключалась проблема. От императора и высшего представителя государственного культа ожидали, что он будет подходить к божественным вещам иначе, чем плотник из Субуры. Император сам удостоился божественного почитания в виде своего гения. Современный панегирик уже в первые годы его правления приравнивал Нерона к богу-артисту Аполлону. По мере того как Нерон осваивал кифару, связь между императором-артистом и богом-артистом стала сильнее подчеркиваться в средствах массовой информации того времени, особенно в изображениях на монетах[938]. То, что, по словам Светония, Нерон устроил со статуэткой, было слишком человеческим.
Два новых префекта претория
В 62 году Бурр умер. Префект претория страдал от серьезного заболевания, в результате которого, по словам Тацита, его горло распухло изнутри, что привело к смерти от удушья. Предположительно, Бурр умер от рака гортани или трахеи. Общественное мнение знало и другое объяснение: Нерон, действуя проверенным способом отравителя, смазал горло командира преторианцев смертельным веществом, якобы для облегчения болезни[939].
Несмотря на то что в настоящее время убийство в целом приписывается Нерону, найти его мотивы не так-то просто. Ни один античный автор не сообщает о растущей напряженности между императором и префектом. Но как командующий преторианцами Бурр имел некоторое влияние. И еще: он был человеком Агриппины, олицетворением неприятного прошлого и вечным увещевателем, плохо разбиравшимся в императорском искусстве. Бурр был глубоко опечален появлением Нерона с кифарой на Ювеналиях 59 года, пишет Тацит[940]. Маловероятно, чтобы сердобольный префект изменил свое мнение о поведении Нерона или даже был доволен поведением императора. Если и нужно искать мотив убийства, то это, пожалуй, будет наиболее плодотворным направлением. Бурр принадлежал другой эпохе, в его услугах больше не нуждались. Единственным наследником своего состояния Бурр назначил императора[941].
Совсем скоро Нерон представил двору двух новых приближенных. Он вернулся к практике разделения верховного командования над преторианцами между двумя префектами[942]. Одним из преемников Бурра Нерон назначил всадника Луция Фения Руфа, бывшее доверенное лицо Агриппины (что еще больше снижает вероятность того, что Нерон приказал убить Бурра из-за близости последнего к Агриппине), который с 55 года занимался cura annonae, надзором за поставками и распределением зерна в Риме[943]. Судя по скудной информации о Фении Руфе, он, похоже, был способным кандидатом, учитывая его долгий опыт работы на этом высшем всадническом посту[944]. Надписи подтверждают, что Horrea Faeniana, предположительно зернохранилища в Риме, были построены по инициативе Фения Руфа[945]. Тацит пишет, что он пользовался популярностью и у плебса, который был благодарен ему за организацию бесперебойных поставок зерна, и у преторианцев, которые также были довольны всадником.
Если из двух новых префектов претория Фений Руф представлял свет, то Гай Софоний Тигеллин – тень. Тигеллину была присуща темная сторона. В «Истории» Тацит описывает жизненный путь Тигеллина от колыбели до могилы несколькими запоминающимися словами: неизвестного происхождения, – что, по мнению древних, не предвещало ничего хорошего, – Тигеллин уже в детстве и юности проявлял гнусные черты, и даже будучи взрослым, продолжал вести себя непристойно. Между тем еще во времена Калигулы он среди прочего стал любовником тогда еще совсем юной Агриппины, как пишет Кассий Дион, затем – префектом вигилов (городской стражи), а теперь, в 62 году, – и praefectus praetorio[946]. К тому моменту он уже занимал прочное место в ближайшем окружении Нерона. В более зрелом возрасте Тигеллин сблизился с императором благодаря общей страсти к скачкам на лошадях и колесницах. Тигеллин владел конными заводами в Калабрии и Апулии, где разводил лошадей для цирка[947]. В последующие годы он не отходил от Нерона ни на шаг – до самого конца, пока не предал императора, благодаря чему сумел выжить.
У античных авторов Тигеллин фигурирует как движущая сила многих злодеяний Нерона. В частности, Тацит неоднократно подчеркивает негативное влияние этого префекта претория на Нерона. Тогда похоже, что Тацит упускает из виду, что, по его мнению, Нерон никогда не падал духом и был склонен вообще не думать о завтрашнем дне[948].
Вскоре определились и отношения между двумя новыми префектами. Тигеллин оттеснил Фения Руфа на второй план уже в 62 году: он обвинил коллегу в том, что тот все еще привязан к памяти Агриппины, конечно же, прелюбодействовал с ней и только и ждет возможности отомстить[949]. Фений Руф сохранил свою должность, но Нерон с тех пор полностью доверился Тигеллину.
Сенека сыт по горло
Как там дела у Сенеки? Он как-то лавировал в течение трех лет, прошедших с момента убийства Агриппины, приумножил свои богатства и кое-где обзавелся роскошными виллами и просторными садами. Это вряд ли прибавило ему популярности, ведь он и сам не отрицал, что получил огромную материальную выгоду от близости к императору[950]. Близость к императору временами также давала ему власть и влияние, которых никогда прежде не имел ни один императорский amicus, и, что немаловажно, свободу для написания его обширных философских и литературных трудов. Все это
