Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

— Вот, — говорит, — такой-то обвиняет вас в том, что продал вам ценные старинные вещи: двое часов, табакерку и другие предметы на сумму более 300 рублей, а вы, получив вещи, обманно уплатили ему резаной бумагой, то есть вы обвиняетесь в мошенничестве[285]. Что вы можете объяснить?

Отвечаю, что обвинитель лжет, утверждая, что я купил у него ценные вещи стоимостью в 10 000 рублей. Он должен доказать, что у него такие вещи были, что он привез их в Ростов и передал мне. А было в действительности так: и я рассказал следователю все как было и как я взял молодца «на испуг».

Следователь долго записывал мое показание, затем спрашивает:

— Откуда взялся жандарм для ареста?

Отвечаю:

— Был переодетый человек, фамилии его не знаю, житель он харьковский, адреса его не знаю.

Конечно, я не хотел подвести жандарма.

— Значит, вы, — говорит следователь, — сознаетесь в том деянии, которое я записал с ваших слов и прочел вам?

— Сознаюсь, — отвечаю.

— Подпишите ваше показание.

Подписал. А он еще пишет. Окончил и говорит:

— Так вот, Жуков, привлекаю вас по обвинению в мошенничестве и постановил взять вас под стражу до представления залога в размере 5000 рублей.

— Как так? — спрашиваю.

— Да так, Жуков, — отвечает.

— Ошибаетесь, господин следователь, за такие дела не судят, иначе я бы их не производил.

А следователь с такой усмешечкой:

— Не я ошибаюсь, Жуков, а вы. Было это так до 28 ноября 1904 года, а потом Сенат разъяснил, что такая деятельность, как ваша, есть мошенничество, а так как совершили вы по вашему чистосердечному сознанию обман после решения Сената, значит, будете судимы[286].

Вижу — не шутит. Я ему:

— Что ж, я должен был ежедневно читать решения Сената или как?

— Выходит, что должны знать, ибо решение Сената есть закон. Маху дали, Жуков, отпускаю вас, потому что сознались и потому что вы разделывали ваши делишки в расчете на ненаказуемость, но без залога отпустить не могу.

Стал я просить уменьшить залог.

— Ну хорошо, вносите 3000 рублей, а до вноса должны будете посидеть.

Предъявил он мне чемодан, и в нем только на 10 000 рублей пачек бумаги. Сообразил, гад, не показывать всю полученную бумагу. Хитер! Посидел я четыре дня, пока привезла моя подруга жизни 3000 рублей.

Так-то обернулось дело, а теперь получил обвинительный акт и прошу вас, облегчите мое положение. Верьте, Богом клянусь, никогда не обидел честного человека и не пошел бы на обман этих сволочей, ежели бы закон запрещал. Судим я до сего не был и впредь эти делишки оставлю.

Защиту я принял. Присяжные заседатели много смеялись, когда Жуков рассказывал свои проделки. Соблазнился, по его словам, выгодной покупочкой нахичеванец один:

— Купил немного, на 2500 рублей. Решили, что я доставлю ему чемодан домой. Поехали по трамваю, будто незнакомые. Я с чемоданом, армянин в приятном ожидании большого и верного заработка, а в прицепном вагоне околоточный надзиратель, мой друг. Да-с! Доехали до границы Ростова и Нахичевани. Армянин вышел из вагона, я за ним, а околоточный поодаль. Темновато, освещение слабое. Пошли. Я нагнал покупателя и говорю ему:

— Берите чемодан и ступайте себе потихоньку домой. Зачем и мне зря ноги бить?

— Хорошо, — говорит, — пройдемте еще немного. Направо церковь, а налево большая пустошь, ведущая в степь.

Взял он чемодан, двигается потихоньку. Нагоняет околоточный и кричит:

— Стой! — и засвистал.

Армянин оглянулся, увидел белые пуговицы, швырнул чемодан да проявил такую рысь, что я не думал, чтобы человек мог так бежать. Околоточный свистит, армянин скрылся в темноте, я подобрал чемодан, посмеялись с околоточным здорово!

Таких и других дел было много.

— Только теперь, господа судьи и господа присяжные, — закончил Жуков, — всему этому конец. Верьте, клянусь Богом, раз Сенат признал так, то я больше никогда на такое дело не пойду.

Нетрудно мне было путем допроса торгового казака Ж. установить, что Жуков у него не купил старинных вещей. Прижатый допросом, потерпевший путал показания, сбивчиво пытался уличить Жукова в присвоении ценных вещей, за которые всучил ему резаную бумагу. Присяжные оправдали Жукова.

Пришлось мне еще раз встретиться с Жуковым спустя несколько лет. Раздобрел, стал внешне солиден. Встретились в Пятигорске, куда он приезжал лечиться от ревматизма.

— Живу, слава создателю, хорошо. Скупаю старинные ценности, побывал и за границей, а прежние художества забыл. Спасибо вам за помощь, вспоминаю вашу речь. Дай Бог вам здоровья!

Обвинение в шулерстве (нечестная игра в карты)

Евтихиев (кличка Причетник), Когбетлянц (кличка Фотограф) и бывший чиновник особых поручений при тамбовском губернаторе Доливо-Добровольский были преданы суду по обвинению в шулерстве. Дело слушалось в Екатеринодаре. Славный был город — оживленный, весь в садах, хорошо распланирован, мягкий климат, население зажиточное. Столица Кубани — Екатеринодар — вела обширную торговлю. В Екатеринодаре и в округе были большие маслобойни, заводы растительного масла. В округе нашли месторождения нефти, были большие земледельческие хозяйства, и город развивался.

Адвокатура была там молодая. Дел было много, почти все адвокаты жили обеспеченно, а некоторые были богаты.

Из Ростова в Екатеринодар ездили с большими удобствами. Шли отличные поезда. Уезжали из Ростова в 11 вечера и в 9 утра приезжали в Екатеринодар. Гостиницы на редкость в провинции прекрасные, парные извозчики, фаэтоны, и главные улицы хорошо замощены.

Мне часто приходилось бывать в Екатеринодаре. Меня приглашали туда на защиты по делам уголовным, а в производстве гражданского отдела суда у меня всегда имелись дела. Я охотно ездил в Екатеринодар. Много приятелей, компания веселая, часто устраивали обеды по случаю моего приезда… Жили там весело и приятно.

С письмом от присяжных поверенных Арондера и Сатуньяна ко мне явился Евтихиев.

— Пожалуйте, — пишут приятели, — на защиту, условия такие-то. Нас три защитника, а вы четвертый — качать по всему делу. Привезите аппетит — посидим два дня, проведем вечерок. Рады видеть вас и обнимаем. Защитники Арондер, Никифораки и Сатуньян.

По обвинительному акту подсудимые вместе приехали в большую станицу Лабинскую[287], пришли в местный клуб, где приняли участие в игре. Доливо играл в коммерческую игру[288]. Причетник и Фотограф играли в железку[289], делая вид, что незнакомы друг с другом. Доливо, окончив партию, подсаживался сзади играющих и, по словам свидетелей, делал знаки Евтихиеву и Когбетлянцу. Эти знаки, видимо, были условлены так: он гладил свою бровь, иногда чесал нос, крутил усы и другое, ставя, должно быть, этим в известность, какие карты у игроков, сзади которых он сидел и заглядывал в карты. Первые два вечера лабинцы сильно проигрались, и тогда закралось сомнение по поводу приезжих. Решили следить за игрой, для чего