Василий Лановой. Самый обворожительный офицер - Михаил Александрович Захарчук
– А про веру можно вас спросить?
– Давай я упрежу твои возможные вопросы двумя пушкинскими стихами.
Надеждой сладостной младенчески дыша,
Когда бы верил я, что некогда душа,
От тленья убежав, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны,–
Клянусь! давно бы я оставил этот мир:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.
Где мысль одна плывет в небесной чистоте…
Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;
Мой ум упорствует, надежду презирает…
Ничтожество меня за гробом ожидает…
Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!
Мне страшно!.. И на жизнь гляжу печален вновь,
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой.
И второе.
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв.
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
Здесь сказано все про веру и религию.
– Значит, вы смерти не боитесь?
– Бойся не бойся, а конец один. В отличие от братьев наших меньших, которым не дано осознать ни себя, ни окружающий мир, ни нашу смертность, мы всеми этими понятиями вооружены сполна. Кстати, осознание смертности – самое страшное наказание, которое Господь придумал человечеству за непослушание. Ты можешь предположить, что пройдет меньше времени, чем отделяет нас от эпохи Возрождения, и эта прекрасная планета с детьми, потрясающими пейзажами, уникальными возможностями, ласковым морем и извержениями вулканов исчезнет. Понадобятся миллионы лет, чтобы все возродить. Меня это как-то не очень вдохновляет. С другой стороны, наш мир незаменим. Нужно трезво смотреть на реалии.
У французского физика Паскаля есть потрясающая мысль:
«Все создано Богом: земная твердь, воды и океаны, животный мир. Все это человеку дано осознать, дано понять самого себя, но ни твердь земная, ни моря, ни животные, ни окружающая красота – ничто рядом с проявлением человеком простейшего милосердия».
Я всегда стараюсь быть милосердным.
– Ваше жизненное кредо?
– Всегда! Но если говорить серьезно, то моя жизнь, образно говоря, стоит не на трех, а на четырех китах. Первый – работа. Она приносит мне радость и боль, но никогда – безразличие, разочарование в ней. Второй – семья, вернее сказать, ее здоровье. Даже не столько физическое – хотя мне легче было бы самому болеть, чем переживать, когда страдают родные, – как нравственное. То, что еще называют семейным климатом, общность интересов, понимание, сопереживание. Третий – обстановка в стране, в мире. И четвертый – друзья. Киты мои могут меняться местами, но в сумме их должно быть четыре.
– Вы всегда умеете взглянуть на себя как бы со стороны, самокритично или даже иронично?
– Полагаю, что могу. Как-то в разгар так называемой перестройки меня пригласили в Тбилиси почитать русскую классику.
После дивного, упоительного вечера в Театре имени Грибоедова ко мне подошла высокая, с меня ростом и, как оказалось, очень начитанная грузинская княжна и молвила:
«Дорогой Василий Семенович, я счастлива вас видеть. На ваших фильмах я воспитывалась».
А ей было по виду, наверное, чуть больше лет, чем мне сейчас.
Мне стало даже как-то обидно от ее комплимента, словно бы меня им обидели, и я так вызывающе поинтересовался: «Скажите, а Иван Грозный мне случайно привет не передавал?»
Дама меня сразила своим ответом.
«Дорогой Василий Семенович, – заметила она с обворожительной улыбкой, – я всегда предполагала в вас некоторый недостаток культуры, но не думала, что дело так далеко и необратимо зашло. Поздно я начала на ваших картинах перевоспитываться».
Как это ни покажется кому-то странным, но такая вот ее формулировка меня устроила и успокоила. Мы оба рассмеялись и долго еще славно беседовали. Оказалось, что еще до революции она окончила два европейских университета. Свободно говорила на немецком и французском. Тогда же мне сквозь некоторую зависть – а людям, знающим языки, я всегда завидовал – подумалось: «Батюшки-светы, это сколько же ты, товарищ Василий, в кино снимаешься!»
– Вы максималист?
– Это точно! Порой мне кажется. Что надо быть более дипломатичным. Не получается. Зато природа одарила меня другими свойствами. Если я считаю что-то правильным, то не иду на компромисс. Я бы от многих собак увернулся по жизни, если бы был более гибким. Только у меня, слава богу, здоровый позвоночник, зачем мне прогибаться? Я им доволен, он меня не к худшему привел в жизни. Я всегда делаю так, как считаю нужным. И оказывается, что спина прямая. Не только в спортивном смысле. По-другому у меня не получается. Хотя многие мои собратья по культуре очень даже пользуются, скажем так, гибкостью позвоночника. Не мой удел.
Закончу свой рассказ о Лановом тем, с чего начал его. В нашей культуре этот актер уникален, с какой стороны ни посмотри на него. Его детство прошло в забитой украинской деревеньке во времена самой ужасной и кровавой войны, которую только знало человечество. Родители его были простыми тружениками и малообразованными людьми. А он стал великим актером, образцовым интеллектуалом, совестью нации, гордостью великой России. Поэтому, наверное, в театре у него два прозвища, вроде бы исключающих, а на деле дополняющих друг друга: Пролетарий над гнездом кукушки и Вася Высочество. Сыграв в
