Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене
— Саша погиб! Самолет разбился, а там Саша летел, я телеграмму получила!
На другой день в контору явился живой и здоровый Куликов. Девушка, которой он отдал свой билет, погибла… Видимо, не суждено ему было умереть.
Я пошла в отдел госбезопасности с письмом Куликова. Вскоре было получено разрешение всей семье ехать в Олёкминск. Только моя крошка Рамунеле оставалась здесь…
В Олёкминске я сразу же заступила на работу. Юргис устроился в клуб музыкальным руководителем. Жили мы поначалу в конторе. Идем раз с Юргисом по улице, а навстречу две женщины, говорят по-русски, но сразу видно, что одна из них — литовка. Останавливаем их, извиняемся по-литовски и спрашиваем, не знают ли они, где можно снять комнату. Литовкой оказалась Ванда Тумасонене, продавщица в магазине хозтоваров. Она отвела нас к вдове с пятью детьми. Мы сняли крохотную комнатку, в которой две кровати не поместились — мама на ночь стелила себе на полу. Возле дома нашей хозяйки Скоробогатовой стоял еще один маленький домик, тоже ее собственность. Там жила супружеская пара — оба вконец спившиеся люди. Когда мы поинтересовались, сколько они платят, хозяйка ответила, что нисколько, так как в этом домике никто не хочет жить — пару лет назад там умер ее свекор, болевший проказой. Все окрестные жители это знали и боялись даже мимо проходить, чтобы не заразиться. На берегу Вилюя была колония прокаженных, но свекор не согласился туда ехать, сказал, что хочет умереть в своем доме. Скоробогатова на деревянной лопате подавала ему хлеб, тушеную картошку, наливала в протянутый кувшин воды. Эту лопату санитары сожгли вместе с покойником. Я тоже боялась приближаться к этому домику и его жильцам.
Директор разрешил Юргису перебраться в домик, прилипившийся, как ласточкино гнездо, к клубу (бывшей церкви) — единственной кирпичной постройке во всем Олёкминске. Там уже жил Альгис Пупалайгис с женой Любой, которую нашел себе, когда лежал в якутской психиатрической больнице. Детей у них не было. Альгис играл на скрипке, аккордеоне, рисовал и был неплохим актером. Люба работала в больнице кассиршей. Нашу комнату от кухни отделяли только декорации, дверей не было.
Наступила осень. Река встала и сковала льдом не успевший добраться до Якутска караван. Вся контора набилась работавшими на караване людьми. Что делать? Начальником был тогда маленький, пожилой человек, в прошлом — капитан, Василий Гомзяков. Сняв у местных жителей два дома, он поселил в одном мужчин, в другом женщин. Команды занялись ремонтными работами. Позарез нужна была лошадь, потому что на весь Олёкминск не было ни одной автомашины, все перевозили на лошадях. Лошади тут были нормальные, не такие, как на Яне, — низкорослые, с длинной шерстью. Купить лошадь мы не имели права. Я предложила Гомзякову «аферу» — один колхоз не рассчитался с нашей конторой за привезенное сено, поэтому мы могли договориться с председателем, что в погашение своего долга он даст нам лошадь, которую якобы задрал волк. Так и сделали — уничтожили оба счета и приобрели лошадь. Только неизвестно было, как ее оприходовать, потому что надо было покупать сено и нанимать конюха-возницу. А как платить за сено и держать конюха, если нет лошади! Тогда я придумала написать письмо в трест — дескать, осенью у нашего начальника пропала корова; полагая, что она заблудилась в лесу, начальник ходил искать ее и набрел на бесхозную лошадь; привел домой, мы дали объявление в газете, однако никто не откликнулся… Мы и вправду дали такое объявление, зная, что никто не откликнется. Из Якутска я получила приказ главного бухгалтера: лошадь оприходовать как приобретенную «на прибыль». Так мы официально получили лошадь, а я успешно начала обучение в школе советского очковтирательства.
Наша контора не была приспособлена для обслуживания такого количества людей. Нахлынула просто масса людей: кроме корабельной команды, на каждой барже были шкипер и матрос. Шкиперами были мужчины, а матросом по большей части брали женщину, которая и готовила, и стирала, и, в случае надобности, канат на берег бросала, ну и шкиперу «ноги грела». Одной из знаменитостей была матрос Роза Шакирова, совершенно отвратительная особа. Начали члены команды нести мне больничные. Я их оплачивала, потому что не знала, что означает диагноз «острая гонорея» и «льюис». Вдруг из Якутска приезжает старичок главбух и с порога начинает кричать:
— Почему сифилитикам больничные оплачиваешь?!
Я объяснила, что не знаю таких диагнозов, к тому же не предполагала, что венерическим больным больничные листки не оплачиваются.
Розу уволили за аморальное поведение. С работы я шла домой, не надевая рукавиц и не засовывая руки в карманы, а по приходе первым делом бросалась отмывать руки. С тех пор я и теперь, приходя из города, перво-наперво тщательно мою руки — мне все мерещится, что они облеплены страшными бактериями.
Юргис продолжал работать в клубе, и жили мы там же. Пришло письмо от Куликова, что умер старый бухгалтер и некому составить годовой балансовый отчет, поэтому он приглашает помочь в этом деле бухгалтеров со всех пристаней. У нас временно работала молоденькая девушка Калерия, которой я поручила свою работу, объяснив, что и как делать. Под Новый год я вылетела в Якутск. Новый год встретила с Ясенасами, у которых и остановилась.
Отпраздновав вместе с коллективом 8 Марта, я с покупками вернулась домой. На командировочные купила материал себе на юбку и Юргису на костюм. На его первый костюм в Сибири. Материал был уцененным — как тогда говорили, трофейным. Хороший, «царский» портной сшил ему костюм, только слишком приталенный, как носили царские офицеры.
Юргис, встретивший меня на аэродроме, рассказал, что наших соседей — Альгиса и Любу — снова увезли в психбольницу. Теперь мы остались в пристройке одни и перебрались в комнату Пупалайгисов. У меня по вечерам стала подниматься температура. В больнице поставили диагноз — малярия. Болела я долго, стало барахлить сердце, и весной я решила бросить работу. Летом мы с Юргисом уходили за город, загорали и купались в Лене. Купались в белье, но проезжающие мимо крестьяне все равно возмущались, — дескать, какие мы бесстыжие, мужчина с женщиной вместе купаются!
Я работала бухгалтером в детском саду, потом перешла в клуб кассиром. Летом соседки стали уговаривать поехать с ними по ягоды. На берегах Олёкмы было полно смородины. Мы запрягли лошадь, взяли небольшую баржу и поплыли вверх по течению. Лошадь тащила нашу баржу, ступая по берегу. Остановились в колхозе возле коровника. Порядка тут не было никакого — грязь во дворе, неопрятные доярки, на заборах серые тряпки с
