Крёстные матери. Женщины Коза ностры, Каморры, Ндрангеты - Алекс Перри
Если безжалостное насилие было топливом этой глобальной империи, то ошеломляющее богатство стало его результатом. По самым точным оценкам прокуроров, каждый год организация получала доход в размере 50–100 миллиардов долларов, что эквивалентно до 4,5% ВВП Италии или вдвое превышает годовой доход Fiat, Alfa Romeo, Lancia, Ferrari и Maserati вместе взятых. Денег было так много, что их отмывание и сокрытие требовали целого второго бизнеса. И калабрийцы настолько преуспели в отмывании денег, пропуская миллиарды через рестораны и строительные компании, небольшие офшорные банки и крупные финансовые институты, даже через голландский цветочный рынок и европейскую шоколадную торговлю, что коллеги Алессандры стали получать сведения о том, что другие организованные преступные группировки – выходцы из Восточной Европы, России, Азии, Африки, Латинской Америки – платили Ндрангете за то, чтобы она сделала то же самое с их состояниями. Это означало, что Ндрангета управляла потоком сотен миллиардов или даже триллионов нелегальных долларов по всему миру.
И именно это, распределение Ндрангетой денег глобальной преступности по всей планете, гарантировало, что калабрийцы присутствовали в жизни каждого. Миллиарды людей жили в их зданиях, работали в их компаниях, покупали в их магазинах, ели в их пиццериях, торговали акциями их компаний, имели дело с их банками и избирали политиков и партии, которых они финансировали. Будучи богаче крупнейших предприятий, банков или правительств, деньги, управляемые Ндрангетой, двигали рынки и меняли жизни от Нью-Йорка до Лондона, Токио, Сан-Паулу и Йоханнесбурга. В первые два десятилетия нового тысячелетия трудно было представить себе другое человеческое предприятие, обладающее таким влиянием на столь многие жизни. Самое примечательное: почти никто о ней не слышал.
Ндрангета – произносится ун-друн-гет-а, слово происходит от греческого andragathos, означающего доблесть и мужество, или от andragathizein, означающего творить добро, – оставалась загадкой даже для многих итальянцев. На самом деле это неведение было обусловлено в равной степени как восприятием, так и обманом. Многим северянам Италии было трудно даже представить богатство или достижения на юге. И контраст был разительным. На севере были Флоренция и Венеция, прошутто и пармиджано, бароло и бальзамический уксус, Ренессанс и Просвещение, «Милан» и «Интер», Ламборгини и Мазерати, Gucci и Prada, Караваджо, Микеланджело, Паваротти, Пуччини, Галилей, да Винчи, Данте, Макиавелли, Марко Поло, Христофор Колумб и Папа Римский. На юге были лимоны, моцарелла и зимнее солнце.
Это, знала Алессандра, была великая ложь объединенной Италии. Две тысячи лет назад юг был колыбелью европейской цивилизации. Но к тому времени, когда северный генерал Джузеппе Гарибальди объединил итальянский полуостров в единое государство в 1861 году, он пытался соединить грамотных, промышленных и культурных с феодальными, необразованными и лишенными канализации. Противоречие оказалось слишком велико. Север процветал в торговле и коммерции. Юг приходил в упадок, и миллионы южан уехали, эмигрировав в Северную Европу, Америку или Австралию.
Со временем провинции к югу от Рима стали известны как Меццоджорно (Mezzogiorno), земля, где полуденное солнце палило над головой, засушливая, дремотная равнина крестьян-фермеров и рыбаков на маленьких лодках, протянувшаяся от Абруццо через Неаполь до острова Лампедуза, в 110 километрах от Северной Африки. Для большей части юга такое широкое описание было неуклюжим стереотипом. Но для Калабрии, «носка сапога», оно было точным. Римляне называли ее Бруттиум, и на протяжении 300 километров с севера на юг Калабрия представляла собой не что иное, как заросли колючего кустарника и голые скалистые горы, перемежающиеся рощами корявых олив и полями мелкой серой пыли. Было жутко пусто: более века эмиграции привели к тому, что калабрийцев и их потомков за пределами Италии было в четыре раза больше, чем на родине. Когда Алессандру везли из Реджо в сельскую местность, она проезжала мимо вереницы пустых городков, заброшенных деревень и покинутых ферм. Ощущалось, будто это последствия гигантской катастрофы – что, если учесть столетия изнуряющей нищеты, так оно и было.
Тем не менее в этом месте была суровая красота. Высоко в горах волки и дикие кабаны бродили по лесам из бука, кедра и дуба каменного. Ниже вершин глубокие трещины в скалах раскрывались в крутые ущелья, по которым неистово неслись к морю ледяные реки. По мере смягчения склона леса уступали место виноградникам и летним пастбищам, за которыми следовали равнины в устьях рек, заполненные лимонными и апельсиновыми садами. Летом солнце выжигало землю, превращая почву в порошок, а колючую траву – в обожженное золото. Зимой снег покрывал горы, а шторма обрушивались на прибрежные скалы и уносили пляжи.
Алессандра задавалась вопросом, не жестокость ли их земли порождала такую свирепость в калабрийцах. Они жили в древних городках, построенных на естественных скальных крепостях. На своих полях они выращивали жгучий перец чили и опьяняющий жасмин и разводили коров с большими рогами и горных козлов, которых целиком зажаривали на очагах, топленных узловатой виноградной лозой. Мужчины охотились на кабанов с ружьями и на меч-рыбу с гарпунами. Женщины приправляли сардины острым перцем и месяцами сушили форель на ветру, прежде чем превратить мясо в пряное коричневое рагу. Для калабрийцев также почти не существовало разделения между священным и мирским. В дни святых утренние процессии сменялись послеполуденными уличными пиршествами, на которых женщины подавали огромные тарелки маккерони с ндюйей – острой, мягкой колбасой из перца цвета молотого кирпича, запивая черным вином, которое окрашивало губы и обжигало горло. Когда солнце начинало садиться, мужчины танцевали Тарантеллу, названную так по эффекту ядовитого укуса тарантула. Под аккомпанемент мандолины, ритм бубна из козьей кожи и песню о несчастной любви, материнской любви или остром ощущении горячей струи крови из сердца заколотого предателя мужчины часами соревновались, кто сможет станцевать быстрее и дольше всех. «Греция Италии», – писали газеты, хотя на самом деле это было оскорблением для Греции. В отличие от своего ионийского соседа, легальная экономика Южной Италии не росла с начала тысячелетия. Безработица среди молодежи, составлявшая более одного из двух, была одной из самых высоких в Европе.
Однако на юге произошло развитие одного рода. Многие южане считали создание Гарибальди итальянского государства с доминированием севера актом колонизации. Уже проклятые за то, кто они есть, они мало заботились о северном мнении о том, что они делают. По всему Меццоджорно, с момента рождения Республики, бандиты были обычным явлением. Некоторые
