Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Зато как весело потом было обозревать со стремительно спешащего куда-то поезда, проносящиеся мимо леса, поля и реки! Мы никогда не знали, в какую степь увезет нас товарняк и в этом была своя, особенная прелесть таких путешествий. Какое непередаваемое чувство восторга наполняло нас, когда мы мчались, сидя на подножках вагона, в неведомую даль и вдыхали полной грудью такой желанный воздух свободы!
Впрочем, мы не собирались, подобно беспризорникам 20-ых годов, колесить столь экзотическим способом по всей стране. Задача у нас была попроще – словить как можно больше кайфа от рискованного дела («ветер в харю – я хуярю!»), а затем спрыгнуть на ходу с поезда, чтобы можно было щегольнуть перед друзьями своей смелостью.
Покидать состав надо было тоже с головой, дабы не убиться по собственной дурости или с перепугу! Упаси вас боже просто «отделиться» от вагона в сторону – это верные ушибы, переломы или еще чего похуже. Прыгать следовало только вперед по ходу движения поезда и ни в коем случае не останавливаться после приземления, а обязательно пробежать несколько метров по инерции. Тогда точно удержитесь на ногах и не вспашете носом землю.
В общем, опасности подстерегали нас на каждом шагу, висли на руках, цеплялись за штанины, но мы с презрением отмахивались от них! Ведь мы были маленькими, отважными зацеперами (не путать с задротами) – нам и сам черт был не брат! До сих пор удивляюсь, как это никого из нас, при том, что мы достаточно часто предавались нашему сумасшедшему хобби, не затянуло под колеса и не стукнуло об электрические столбы во время прыжков с поезда?! В принципе, это извечный вопрос – каким образом выживают дети, которые изобретают все возможные способы попасть на тот свет? Видимо, дуракам и вправду везет, а отсутствие чувства самосохранения с лихвой компенсируется банальным везением. Как бы то ни было, у наших ангелов-хранителей в те годы было немало работы…
Глава 23
Воспитывать – самая трудная вещь.
Думаешь: ну, все теперь кончилось!
Не тут-то было: только начинается!»
М. Ю. Лермонтов, поэт
С другой стороны, помимо ангелов у меня были еще и тетя с дядей, которые вполне себе искренне переживали за мой хулиганистый нрав и старались при каждой удобной возможности прочитать мне нотацию о том, как прекрасно быть хорошим мальчиком, и как ужасно быть плохим. Случалось это, чаще всего, после того как воскресная воспитательница жаловалась им на мое несносное поведение. Дескать, этот ваш Олег и такой, и сякой, и этакий, и разэтакий! Мне ее даже неловко было слушать. Вот, думаю, трындеть горазда, корова! И как ей только не стыдно?!..
Опосля педагогического нытья сволочной ябедницы, дядя Вася с тетей Лидой обычно недовольно хмурились, мрачнели, становясь чернее тучи, а затем клятвенно обещали надзирательнице принять по отношению ко мне самые безотлагательные меры воспитательного характера. В такие минуты я понимал, что скоро на меня прольется целый поток всевозможных внушений, наставлений и увещеваний, и они не заставляли себя долго ждать!
Начиналось все с тети Лиды, которая сильно поднаторела со мной в том, что касалось ведения душеспасительных бесед. Можно сказать, я был ее излюбленным тренажером в этом нелегком деле. Тяжело и надрывно вздыхая, она жалобным голосом высказывала мне свои претензии: «Ну, как же так, Олег! Нам уже стыдно приезжать в школу! Как не начнешь разговаривать с воспитательницей, так все время выясняется, что Сукаченко опять чего-то натворил или вляпался в какую-то дурную историю! И ладно бы был дураком – так ведь нет! Все учителя говорят, что ты способный мальчик и мог бы учиться на отлично, если бы захотел! А вместо этого – от тебя одни проблемы! Сколько ты еще будешь нас мучить своими хулиганскими выходками?!».
Я сидел, низко понурив голову, не меньше тети расстроенный своим отвратительным поведением, и угрюмо изучал носки своих дырявых ботинок, как будто увидел их в первый раз. Мне совершенно нечего было ответить ей на эти заслуженные упреки. «Олег, ну неужели ты не можешь вести себя нормально?!» – взволнованно продолжала вопрошать меня тетя Лида. «Могу» – мрачно сопел я, нахохлившись, как воробей, которого застукали на краже зерна.
«А почему нам тогда все время на тебя жалуются?!». – «Откуда же мне знать?!» – удивленно восклицал я, и в самом деле не понимая, зачем взрослые занимаются столь подлым доносительством. «Наверное, не просто так!» – голос тети твердел. – «Какого черта ты разорвал вчера подушку в палате и кричал, разбрасывая перья: «Первый снег! Первый снег!»?! Потрясенный открывшимися фактами моих бесчинств я съеживался еще сильнее: «Блин, эта гадина-воспиталка им все рассказала!». Не в силах более поддерживать малоприятную для меня беседу, я окончательно замыкался в себе и молчал, как партизан на допросе.
Тут уже к разговору подключался дядя Вася. У него была своя методика прогрессивного воспитания несмышленого отрока. Спервоначалу он подолгу смотрел на меня, пока я не начинал под его взглядом нервно елозить и чувствовать себя ужасно виноватым, не осознавая правда еще, в чем именно. Потом дядя Вася горестно качал головой, будто обращался к человеку, вне всякого сомнения, уже почти пропащему, и тихо говорил:
«Имей в виду, Олег, если ты продолжишь так себя вести, то я за твое будущее гроша ломаного не дам. Ты слышишь меня?! Не надо ковыряться в носу, когда я с тобой разговариваю! Пропадешь ведь не за понюх табаку, дурашка! Будешь улицы мести, потому что такому бандиту, как ты, никакой нормальной работы не доверят. И сдохнешь в результате где-нибудь под забором!».
«Епрст! – думал я, – как же любит дядя Вася сгущать краски! Что за апокалипсические картины рождаются в его голове?!». Читать нотации Василий Макарович просто обожал и делал это с плохо скрываемым удовольствием. Его, что называется, хлебом не корми – дай поездить кому-нибудь по ушам. Я знал за ним такую странную особенность и с пониманием к ней относился. Иногда мне казалось, что даже если я встану и уйду, он и тогда найдет что сказать пустому месту.
«Ты уже не маленький, Олег – продолжал выговаривать мне дядя Вася, – и должен, по идее, браться за ум. В конце концов, тебе не пять и даже не семь лет, а целых десять! В твоем возрасте люди уже задумываются о будущем! Так что заканчивай, братец мой, баловаться и
