Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов
Но беда с тяжёлой водою та же, что с ураном-235. Присутствует-то она везде, даже в каждой капле дождя, но – в ничтожных количествах: одна её молекула на 10 тысяч молекул воды обычной.
Значит, что? Значит, на получение что 235U, что 2H нужны сложнейшие инженерные устройства по разделению изотопов, огромные производства по очищению, нужны обогатительные заводы, изотопные фабрики. И всё это совершенно новая даже не техника – промышленность! Никаких денег не напасёшься…
Тем временем дальнейшие исследования и эксперименты и в России, и за рубежом позволили определить параметры цепной реакции: при каждом делении урана высвобождается в среднем 3,5 нейтрона. Отчего реакция приобретает не просто цепной, а – разветвлённый взрывной характер. И…
Тут-то все резко и замолчали…
Замолчали немцы: в Германии уже в сентябре 1939 года Управление армейских вооружений с подачи физиков приняло решение приступить к созданию ядерного оружия. Немцы, конечно, фантазировали, полагая, что произведут бомбу за год или даже скорее, но – это всё же были немцы. Эти люди умеют намертво вцепиться в нужную им тему.
Замолчали англичане. И лишь в конце сентября 1941 года из переданного советским агентом Джоном Кернкроссом доклада премьер-министру Черчиллю в Москве узнали о проекте создания атомного оружия в Британии.
Замолчали французы. Там понятно: кто-то работал на немцев, кто-то бежал от немцев, кого-то подобрали американцы с англичанами.
Замолчали итальянцы. Тоже понятно: дуче не оценил перспективы атомных исследований, а серьёзные учёные тем временем тоже отъехали в США.
Замолчали, главное, американцы. Про которых было, однако, известно нечто пугающее: эти ребята реально собрали у себя очень серьёзные умы мира. Прямо-таки на выбор: Эйнштейн, Ферми, Бор, Теллер, Бете, Фриш – 12 нобелевских лауреатов в общей сложности работали над Манхэттенским проектом, о котором в Москве до поры тоже не знали.
Словом, к середине 1940 года как-то словно по общему молчаливому уговору в научной прессе разных стран перестали появляться публикации учёных по ядерной проблематике. Это выглядело примерно так же, как если бы в XX веке вдруг перестали писать о лазерах, а XXI – о, скажем, автоматических аппаратах на Марсе. А ведь в то время засекречивание научных разработок вообще не было в обычае.
И всё это вкупе наводило на вполне обоснованные подозрения о выходе исследований на военное применение атома.
Записка А.Ф. Иоффе секретарю Президиума АН СССР П.А. Светлову о положении проблемы использования внутриатомной энергии урана.
24 августа 1940 г. Архив РАН
Но в СССР военную перспективу атомного оружия вовремя как-то недооценили. Причём именно военные. И, пожалуй, понятно почему.
Тухачевского, который при всех его закидонах всё же тянул в войска научно-технических прогресс, расстреляли. Соответственно, разъехались по лагерям или легли по смертным полигонам те, с кем он в этом направлении работал. Достаточно вспомнить, что ведь и по ракетной тематике от учёных требовалась грубая конкретика: дать реактивные снаряды для войск – и без лишних фантазий. За которые тот же безгранично много сделавший для страны будущий космический конструктор Сергей Павлович Королёв был отправлен на Колыму.
То же было в области радио и радиолокации, полупроводников, перспективных видов вооружения. Даже автоматический гранатомёт пришёлся настолько не ко двору тогдашнего генералитета родом из 1-й конной, что эту перспективную, как показал опыт последовавших войн, конструкцию разнесли по кочкам, а её создателя Якова Таубина вообще расстреляли.
И лишний раз подпрыгивать с инициативами мало кому хотелось. Уверяли красные конники, ставшие во главе вооружённых сил, что всех побьют «малой кровью, могучим ударом» – значит, так тому и быть. Первая конная рулит!
* * *
Курчатова всегда отличало высокое чувство ответственности. Раз с началом Великой Отечественной войны остановлены все исследования по атомной физике, значит, нужно заниматься тем, что важнее сейчас. Да, размагничиванием кораблей под руководством А.П. Александрова. Да, защитой танковой брони от кумулятивных боеприпасов, заведуя 3‐й группой (броня и прочность) ЛФТИ в Казани после смерти прежнего руководителя В.Л. Куприенко. Да, помощью 1‐й (полупроводники), 2‐й (акустика и радиофизика), 4‐й («ночного видения») группам физтеха в эвакуации.
Но из тех доверительных бесед, что велись у костерка в Севастополе на размагничивании кораблей или в холодной аудитории Казанского университета, Александров точно усвоил, что Игорь отнюдь не забыл о своих довоенных работах с атомом. Пусть Родине сейчас не до изотопов, но помнить, думать, размышлять о них она Курчатову не запрещает. И он занимался этой темой в свободное от других работ время. И регулярно напоминал о ней заместителю председателя той самой «Урановой комиссии» АН СССР академику Абраму Фёдоровичу Иоффе.
Тот, однако, реагировал не по-довоенному, вяло. Да, соглашался, тема нужная. Но пока есть те, что нужнее. И пока не на чем работать, ты не забыл, Игорь? Циклотрон наш в Ленинграде, и вся от него польза сегодня – что на его крыше наблюдательный пост ПВО сидит, о появлении вражеских самолётов предупреждает. Урана в стране и так мизер, а ныне вовсе не до его добычи – даже те ослики, что руду в Казахстане на себе таскали, на добычу железной руды брошены.
Только что построенная циклотронная лаборатория ЛФТИ.
Лето 1941 г. Из книги «Воспоминания об И.В. Курчатове».
М.: Наука, 1988
Вернадский тоже к урановой теме не обращается. Ведёт размеренный образ жизни в эвакуации на курорте Боровое в Казахстане, пишет про «глубину и силу большевиков» на примере этой республики, где «революция ещё глубже, чем у нас: сметён тот эксплуататорский слой (баи), который царил». Да работает над «главной книгой жизни» – академической монографией «Химическая структура биосферы и её окружения».
Между тем Казань на время войны стала настоящей научной столицей Советской России. Туда же отправились также Президиум Академии наук СССР и все академические институты.
Продолжались в казанской эвакуации и традиционные научные семинары физтеха, которые все называли «научным советом». А физтех был физтехом – тут всегда всё обсуждали из нового по науке. Это был стиль: все интересовались работами друг друга и стремились быть компетентными в этих интересах, чтобы не оказаться битыми в ходе обсуждения.
Правда, представительность была уже не та, не довоенная, – ну, так и смешно было бы её требовать. Тем не менее практически все работающие в Казани физики заходили на эти семинары.
И вот тут уже о всамделишной представительности поневоле задумаешься. Хоть десятки учёных оказались на фронте, другие мотаются
