Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

– На депутатку ставим члена Политбюро…

1988-й год. Депутаты и члены Политбюро меняются. Курехин-то человек с юмором был…

Естественно, меня вызвали к первому заму и говорят:

– Ты чего, с ума сошла? Как? Разве такое можно? Убрать члена Политбюро, убрать депутатку!

Что делать? Через слово убрать «депутатку», через слово убрать члена Политбюро, министра и так далее. Нарушалось все.

Удалось отвоевать. Нам сказали:

– Ладно, вырежете пять депутатов и трех членов Политбюро.

Но мы меньше вырезали. Хотя все кромсалось просто с подскоками. А как закрыть склейки? Тогда не хватало времени на съемки. Чем-то перекрывали. Лишние «перекрышки» мы не снимали. Телевидение было другим.

«Пятое колесо»

У меня была собака Найда, неблагородных кровей. Ее подобрал мой муж. Умирающего щенка с миллионом блох. Мы всех блох ликвидировали, и она так и осталась у нас.

Она – на одной из двух картин, которые в моем кабинете висят. Для первого «Пятого колеса» они были нарисованы, я их унесла с Пятого канала, чтобы не пропали.

Мы долго не могли придумать название новой программе. Рисовали Найду для заставки, потому что думали сделать кафе «Бродячая собака». Но не оказалось среди наших журналистов человека, который мог бы воссоздать кафе «Бродячая собака».

Потом Клара Фатова говорит:

– Ну что, остается про вашу собаку…

Я говорю:

– А что про мою собаку?.. Пятая нога у собаки…

И тут вылетели еще у кого-то слова:

– Пятое колесо.

Мимо окон квартиры Пушкина на Мойке, 12, мчалось пятое колесо само по себе. Это мы его запустили. А следом скакала упряжка из двух лошадей. Это была заставка для первого «Пятого колеса».

Самое трудное в журналистике, с моей точки зрения, – придумывать, чтобы ясна была режиссура, построение. Так было придумано «Пятое колесо». Было тоскливо, надоел эзопов язык. И началось уже движение, когда партия стала отступать. Мы поняли, что можем что-то сделать такое, особенное.

Собравшись группой из пяти человек, мы придумали, что можно делать. Мы сочинили видеоканал, в котором будет приблизительно пять передач. Мы придумали, как мы с эзопова языка тихонько слезем на нормальный язык. И будем говорить вслух то, что говорим на кухнях.

Придумать-то мы придумали, но для того, чтобы выйти в эфир, надо сдать заявку. Заявку поручили самому умному – Вадиму Коновалову, это муж Оксаны Пушкиной. Хотя он имел инженерное образование, но человек был невероятно талантливый во всем. Он написал заявку не о том, что мы на самом деле будем делать, а какую-то выдуманную. Так обтекаемо и так хорошо, что Ростислав Васильевич Николаев принял ее как новацию. И нам разрешили делать видеоканал.

Я очень благодарна Вадиму Коновалову, который стал потом заниматься бизнесом. Он был скромным человеком, никогда нигде не говорил о том, какую значительную роль в «Пятом колесе» он сыграл как журналист.

Мы решили сразу занять пространство два раза в неделю по два с половиной часа. Пять часов вещания в неделю!

Для начала мы решили делать сразу два «Колеса» по два с половиной часа, чтобы на приемке председатель и первый зам принимали сразу пять часов.

Одно «Колесо» начиналось со смерти Сталина и смерти Ахматовой – они умерли в один день[17].

А другое «Колесо» – джаз на Невском проспекте. Гаудасинского[18] команда играла, остановлено было движение, все были бритыми – абсолютно наголо бритые, в каких-то попсовых таких расписных рубахах. И наигрывали. Причем милиция нас поддерживала. Было нечто невероятное.

Мы монтируем, никто не знает, что́ мы монтируем, потому что сценарий мы сдали очень обтекаемый, общий. Под это нам дают часы ночных монтажей. Причем, естественно, не хорошие БЦНовские монтажки, а старые, с огромными бобинами.

Мы пришли «сдаваться» – показывать программы. На приемке сидят два члена Политбюро. Один – бывший помощник Романова, Юрков. А другой – бывший секретарь райкома партии, а до этого первый секретарь обкома комсомола.

Включаем. В кадре день смерти Сталина. Ахматова умерла. Мы достали материал у кагэбэшника, который снимал прилет гроба Ахматовой из Москвы. Он через пуговицу снимал. Его выгнали из КГБ, и он решил отомстить за это. Предложил мне эту пленку. Там Надя Мандельштам идет. И другие самые крутые люди, ненавистные советской власти.

А это уже был 1988-й год, уже все шатается, но партия еще прочно сидит. И никто не знает, как реагировать на то, что мы показываем. У нас Сахаров выступает, у нас Боннэр выступает, у нас там кого только нет. У нас там были такие люди, что мама не горюй для того времени. Выступали те, которых близко не подпускали к телевидению. Они вообще не знали, что такое экран телевидения. Актеры. Демидова, например. Очень многие.

В общем, это такой был переполох. Но все приняли, находясь в шоковом состоянии. Ну а после этого состоялся объединенный пленум обкома и горкома партии, где нас критиковали.

А мы целой группе социологов поручили обзвонить кучу телефонов. И говорить одно и то же:

– Что? Как? Вы не смотрели «Пятое колесо»? Вот завтра будет «Пятое колесо». Посмотрите, пожалуйста, его не успели объявить. Это суперпрограмма…

А его еще в эфире-то не было. В общем, все это у нас было поставлено очень хорошо. Вышло два первых «Колеса». И произошел взрыв.

Потом вышло «Пятое колесо», и в нем история Филонова, его биография настоящая, что с ним творили, как он умирал. И его картины: «Люди в городе», «Звери в городе», знаменитый «Пир королей», портреты какие-то необычные, все совершенно сногсшибательное.

Когда мы открыли Филонова в «Пятом колесе», это был взрыв. Всю программу пронизывал Павел Филонов, который никому не был известен. Это сейчас все знают, кто такой Филонов, а тогда никто не знал.

А история была такова. Улица Литераторов – маленькая улочка, там домик такой угловой. И там жил Филонов, там была его мастерская. К нему не раз приходил Исаак Бродский и говорил:

– Продай мне картины! Ко мне домой много народа ходит, а у тебя никого.

Филонов ответил:

– Но зато у меня будет музей… Не сейчас, попозже. Ничего не продам.

Филонов голодал с 1932-го года. Есть ему нечего было, но он не продавал ни одного рисунка, ни одной картины, ничего. Своеобразный художник. Он умер в начале декабря 1941-го года. Умер потому, что отдавал почти всю свою порцию еды жене. Блокада, голод. Умер и лежал на столе в доме на Литераторов. Семь дней его не хоронили. Не могли