Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

Возможно, во время этой экскурсии веймарцы, сами того не ведая, прошли мимо столярного цеха, где заключенные мастера долго и старательно изготавливали точную копию прославленного стола Шиллера. И уж наверняка толпа экскурсантов прошла мимо пня старого дерева, стоявшего возле лагерной прачечной. Он и сегодня на том же самом месте – пепельно-серый, весь изрезанный глубокими трещинами. Побывав там недавно, я заметил, что сердцевины пня не увидеть: сверху ее почти целиком покрывают камешки, которые, следуя иудейскому обычаю, клали туда посетители. Камешек на могиле – это знак, говорящий о том, что об умершем помнят. Этот пень – все, что осталось от дуба Гёте.

Слышные в конце “Метаморфоз” всплески скорби, нарастающие по спирали горестные звуки, повторяющиеся отсылки к возвышенно-траурной музыке Бетховена в своей совокупности подобны этому ритуальному жесту – возложению поминальных камней. Ведь это тоже прощальная музыка – камешек, возложенный на могилу утопической мечты немецкой культуры. Изъясняясь языком того стихотворения Гёте, что продолжает пульсировать где-то в глубине, далеко внизу под струящейся поверхностью штраусовской музыки, это – последнее размышление о том, что она такое и чем она была, чем могла бы стать.

In memoriam.

Глава 5

Эмансипация памяти

Побежденные первыми узнают о том, что́ готовила для них история.

Генрих Манн[307]

Ты видел ужас, ты признал истину, и тебе ничего больше не остается: ты должен освободить свой народ!

Либретто Шёнберга к “Моисею и Арону”[308]

10 ноября 1934 года руководители НСДП из высшего эшелона собрались в Национальном театре в Веймаре, чтобы принять участие в подчеркнуто пышном праздновании 175-летия Шиллера. Вероятно, по умыслу организаторов, торжества проходили в том самом зале, где ровно пятнадцатью годами ранее была ратифицирована конституция Веймарской республики; тем самым, нацистская партия в течение одного вечера и присвоила литературного кумира, и отметила крах германской демократии[309]. Гитлер явился во фраке. Вступительную речь произнес Геббельс – обладатель докторской степени по немецкой литературе – и назвал Третий Рейх истинным восприемником наследия Шиллера. “Он был одним из нас, – заявил министр пропаганды, – кровь от нашей крови, плоть от нашей плоти”[310].

В тот же день в Мюнхене Артур Шёнберг – двоюродный брат композитора – написал в городской совет Мюнхена письмо, в котором доказывал, что он – тоже “один из них” и имеет полное право состоять в том же союзе крови и плоти, почвы и языка. Артур, родившийся в Вене в 1874 году, на несколько месяцев раньше Арнольда, стал выдающимся инженером-проектировщиком; например, он руководил строительством Немецкого музея в Мюнхене и сооружением ГЭС Вальхензе[311]. За эти достижения, в самом буквальном смысле способствовавшие формированию и природного ландшафта Германии, и ее исторической памяти, он был награжден орденом Святого Людовика и золотым почетным кольцом правительства Баварии. Эти почетные знаки Артур старательно перечислил в своем обращении к городскому совету – как свидетельства его опыта, его репутации, его характера. Письмо завершалось смиренной просьбой:

Властям известно, что я прожил жизнь как честный и порядочный человек… Эти факты [моей карьеры] дают мне основание надеяться, что в силу моих заслуг, профессиональных и личных, я буду избавлен от лишения гражданства и мне не придется в возрасте 60 лет пережить трагедию бездомности. Мое желание – продолжать трудиться на благо германского общества до тех пор, пока у меня есть на это силы[312].

Это письмо в целом оставляет ощущение горечи – и из-за неколебимого достоинства самого его тона, и из-за терпеливой серьезности разъяснений: как будто лишение гражданства было делом случая, ошибочным решением, которое еще можно исправить, если правильно изложить факты. Иными словами, это письмо обнажает неочевидные методы более цивилизованной (внешне) формы варварства, которая облекает наглую преступность в беспристрастные одеяния административного закона. Жертвы, желая вымолить себе послабление в виде исключения и ссылаясь при этом на собственные заслуги, тем самым вынуждены молча соглашаться с участием во всем этом чудовищном маскараде. Здесь, в прошении Артура Шёнберга, остается лишь малый шаг до “бюрократизации геноцида” (как позже назовут это явление историки)[313].

В первые же месяцы существования Третьего Рейха Арнольд Шёнберг занял куда менее примиренческую позицию по отношению к нависшей над ним угрозе лишения гражданства; ведь статус апатрида не только означал для него неминуемый отъезд из Германии, но и перечеркивал дело всей его жизни, отрицал его причастность к созиданию немецкой культуры. Это двойное изгнание глубоко ранило его. Как сын века, в котором музыку слишком часто ставили на службу национализму, Шёнберг всегда рассматривал собственные творческие достижения, сколь бы радикальными они ни были, как часть чего-то большего, а именно считал, что они связаны с прошлым, настоящим и будущим немецкой музыки. Длившиеся десятилетиями нападки критиков-консерваторов, называвших его музыку ненемецкой, лишь дали ему понять – задолго до прихода Гитлера к власти, – насколько непрочно его положение внутри так называемого Volksgemeinschaft – “единства германского народа”. Когда-то ему показалось, что верный способ обойти эту трудность – выйти из иудейства и креститься. Не сам ли Генрих Гейне заявил еще в 1825 году, что свидетельство о крещении – это “входной билет в европейскую культуру”? И вот, спустя столетие, когда идеал Bildung до неузнаваемости истрепался и стал использоваться как оружие, этот входной билет как раз возвращали на выходе.

Однако в то самое время, когда за спиной у Шёнберга захлопнулись врата национальной принадлежности, перед ним распахнулись другие. В апреле 1933 года, через три дня после объявления нацистами бойкота еврейским магазинам и предприятиям – первого организованного действия, направленного против немецких евреев как отдельной группы, – главная в стране сионистская газета Jüdische Rundschau (“Еврейское обозрение”) опубликовала редакционную статью с энергичным предложением: не рассматривать наступивший исторический момент как коллективную катастрофу, а расценить эту атаку как боевой клич, зовущий к “еврейскому пробуждению и еврейскому возрождению”[314]. Автор статьи высказывал мнение, что евреям, гражданам Германии, даже если они давным-давно отошли от веры предков, следовало бы вернуться в ее лоно и вспомнить о своем происхождении, и что ту желтую звезду Давида, которую теперь используют как ярлык, навешиваемый и на магазины евреев, и на них самих, нужно считать не позорным клеймом, а почетным знаком.

Неизвестно, читал ли Арнольд Шёнберг ту редакционную статью, но он с внезапной решительностью в точности так и начал смотреть на религию предков. Летом 1933 года, уже покинув Германию и временно обосновавшись во Франции, он официально объявил о своем намерении вновь перейти в иудаизм, пройдя особый обряд в парижской