Геродот и море - Сергей Эдуардович Цветков

том, как ионяне, овладев городом, перебили всех мужчин и женились на их жёнах и дочерях, ибо своих женщин они оставили в Афинах; и как из-за этой резни карийские женщины поклялись никогда не вкушать пищи вместе со своими мужьями и не называть их по имени…

Всякий раз по возвращении Паниасид был нарасхват в домах родственников и знакомых, томимых нетерпеливым желанием узнать из первых уст заморские новости. Но самые подробные отчёты он приберегал для своего юного друга. Обычно они уединялись в библиотеке Паниасида, заставленной статуями богов и героев, бюстами поэтов, а также различными диковинами, привезёнными из поездок, – и там хозяин обрушивал на притихшего гостя лавину имён, названий городов и стран, достоверных фактов и сомнительных баек, мимолётных наблюдений и глубоко продуманных мыслей, зная, что ни одно из его слов не будет сочтено лишним. Сын Ликса был жадный слушатель и неутомимый вопрошатель. Его интересовало всё – старина и современность, создания природы и человеческих рук, обычаи и нравы, религиозные обряды и политические установления, свершения бессмертных и людские поступки, судьбы народов и происшествия из частной жизни. Для него не было большего наслаждения, чем часами рыться в груде привезённых Паниасидом рукописей, зачастую испещрённых незнакомыми буквами.

Втайне от всех Геродот и сам уже пробовал слагать стихи. Не к Эрато и не к Евтерпе[13] обращал он свои поэтические потуги, а вслед за своим знаменитым другом призывал на помощь ту, кто, по слову Гесиода, выдаётся меж музами и шествует за царями, давая поэтам власть над человеческой душой, – матерь Орфея, сладкозвучную Каллиопу[14]. Теперь ежедневная молитва его была такова: «Мудрая Каллиопа, сойди с небес и вдохнови мою песнь! Я знаю, мой дар пред тобою ничтожен, но ревностью я не ниже других».

Героем своей поэмы он избрал Артемисию, бесстрашную воительницу, не сумевшую завоевать для себя самую малую толику любви.

Голова Геродота пухла от образов, мыслей, сюжетов, ждущих своего словесного воплощения, но отделка стихов вызывала у него зубовный скрежет. Метрические и просодические тонкости поэтического ремесла казались ему оковами, налагаемыми на его воображение. Он бился над каждой строкой, выглаживая неровности и подбирая незаезженные эпитеты. И вот, наконец, наступил день, когда он отважился показать свой труд Паниасиду.

– Ты – единственный, чей суд я приму, как приговор самогó святого дельфийского певца, благого Аполлона, предводителя муз.

Столь высокопарное начало насторожило Паниасида. Однако он с готовностью возлёг на обтянутую кожей кушетку, которая служила ему ложем в библиотеке, и приготовился слушать. Декламация длилась недолго. После дюжины строк Паниасид, не сдержав улыбки, прервал чтеца.

– Постой, постой, пожалей мои уши! Твои гекзаметры вонзаются в них, как острые жала.

Геродот замолчал и помрачнел.

– Не обижайся, – смягчил тон Паниасид. – Ты, как повар, который взялся приготовить мясо, не овладев искусством приправ: переперчил, недосолил, влил уксуса больше, чем надо, положил имбирь вместо кориандра… Разве ты не выплюнешь такой кусок сразу же, как только он попадёт тебе в рот?

Губы Геродота дрогнули в невольной улыбке.

– По правде сказать, я и сам это чувствую. Когда я читаю твои стихи, они кажутся мне совершенными, при взгляде на свои – поражаюсь их жалкой вымученности. Но если б ты знал, каких трудов стоила мне вся эта поэтическая эквилибристика – подсчёт слогов, чередование дактилей и хореев, расстановка спондеев, цезур и диерез, сильных и слабых долей!.. Почему же у меня ничего не выходит?

Паниасид помолчал, потом решительно встал.

– Пойдём!

– Куда?

– К лучшему учителю поэзии.

Они вышли из дома, проследовали до городских ворот и спустились по каменистой дороге к морю. Паниасид подвёл друга к самой воде. Море холмилось мёртвой зыбью. Сверкающие волны с ровным шумом набегали на песок, шелестя мелкими ракушками, устилавшими кромку берега.

– Слышишь? – спросил Паниасид.

– Что?

Недоумённым взглядом Геродот обвёл горизонт, словно пытаясь обнаружить источник шума.

– Образцовый гекзаметр, – сказал Паниасид.

Он подождал, пока схлынет очередная волна, и распевно произнёс:

– С трепетом сердца мы ждали…

За эти несколько мгновений новая волна накатила на берег и, добежав до ног Паниасида, в бессилии замерла.

– …явленья божественной Эос,

– снова зазвучал голос Паниасида, смешавшись с шорохом волны, которая, пенясь, поползла назад. А Паниасид продолжал:

– Вышла из мрака младая

(Ещё одна волна вздыбилась и растеклась по песку.)

– с перстами пурпурными Эос…

(Волна вернулась в море в один миг с окончанием стиха.)

Геродот вдруг понял. Потрясённый своим открытием, он опустился на песок и, опершись на руку, запрокинул голову. Солнце обожгло глаза. Он зажмурился; под веками вспыхнуло огненное пятно. А в уши мерно вливались волны гекзаметра.

– Встал он, огонь разложил и доить принялся по порядку

Коз и овец; подоив же, под каждую матку её он

Клал сосуна; окончавши с заботливым спехом работу,

Снова из нас он похитил двоих на ужасную пищу…[15]

Паниасид читал и читал, не останавливаясь, пока не довёл дело до вызволения Одиссея и его людей из рук циклопа. К его удовольствию, за всё это время ни разу не случилось такого, чтобы набег и отступление волны не совпали с протяжённостью поэтической строки.

– Теперь ты видишь, – сказал он, присаживаясь на песок рядом с Геродотом, – что гекзаметр – это наречие моря, и поэту, чтобы овладеть им, нужно лишь впустить в своё сердце его мерный напев, порождение игры солёных зыбей. Сделай это, и тогда тебе не придётся больше высчитывать число стоп и длительность слогов, – ты сможешь сложить все правила стихотворства в ларец, а ключ от него выбросить в море!

Паниасид пошарил рукою в песке и, нащупав камушек, с силой швырнул его за прибойную волну.

– Вот так.

Окрылённый Геродот устремился домой, оставив старшего друга на берегу, внезапно разомлевшим и утратившим охоту к дальнейшим поучениям.

Дома, запершись в своей комнате, он занялся правкой поэмы, прислушиваясь к рокоту волн в своём сердце. Однако её вторая, «морская», редакция впечатлила Паниасида ничуть не больше, чем первая. «Никуда не годится», – твёрдо заключил он, на этот раз выслушав Геродота до конца.

– Но ведь я точно следовал твоим наставлениям! – в отчаянии воскликнул Геродот.

– Увы, ты не поэт, вот и всё.

Примечания

1

Историческая область на юго-западном побережье Малой Азии с городами Миунт, Приене, Милет, Карианда, Минд, Галикарнас, Книд, Кавн и др. – Здесь и далее примечания автора.

2

В аттической драхме было 4,32 г серебра.

3

Женская половина дома.