Скрытая перспектива - Роберт Капа
Когда подошла очередь Кларка, он сказал: «Я не иду у вас на поводу, я просто хочу узнать, кто блефует». Он еще поднял ставку, вывалив все свои деньги на центр стола.
Все это выглядело так, словно мы играем в покер в последний раз. Закончив повышать ставки, начали тянуть. Уайтхед сказал, что останется при своих, Кларк Ли попросил одну карту. Я взял три. Было очевидно, что мои пятерки погоды не сделают. Все свои деньги мы уже поставили на кон, так что оставалось только раскрыть карты. У Уайтхеда был стрит, Кларк продемонстрировал флеш, который он собрал. Уайтхед крякнул, а Кларк потянулся за деньгами.
Мне было не слишком интересно смотреть на свои карты, я стал выкладывать их по одной. Первыми легли две мои пятерки, следом была еще одна счастливая пятерка, четвертой картой была тройка, и все решала пятая карта – пятерка! Итого четыре пятерки.
Больше я за время войны в покер не выигрывал. Та удачная игра оказалась такой же обманчивой, как легкая высадка в Анцио.
* * *
На пятый день пребывания в Анцио мы поняли, что Рима нам не видать еще долго, и стоит радоваться тому, что мы все еще удерживаем маленький кусочек земли, занятый при высадке. Немцев оказалось гораздо больше, чем нас, и на всем прибрежном плацдарме не осталось ни одного квадратного ярда, который бы не просматривался противником и куда он не мог бы бросить снаряд.
Журналисты перебрались в подвал пресс-виллы и долго не решались высунуться. Каждый раз, садясь в джип, я клал между ног спальник. Я подумал, что если в меня сейчас, накануне лондонского отпуска, попадут, то пусть уж лучше отстрелят голову.
Приказ о моем направлении в Лондон лежал у меня в кармане, и каждый день я собирался уехать назавтра.
На этом обреченном плацдарме снимать было нечего. Мы ежедневно узнавали, что минувшей ночью погиб кто-нибудь из лучших ребят. Мы перестали играть, перестали выпивать и бриться. Мы не делали репортажи и, как солдаты, ждали только своего снаряда или весны.
В конце февраля мне пришло сообщение от Криса. Он написал, что 9-е транспортное соединение перебрасывают в Лондон и самолет будет ждать меня в Неаполе.
Я уехал из Анцио на санитарном корабле. Целое судно тяжелораненых, и только я один целый и невредимый.
VIII
Мы взлетели и сделали круг над Неаполем. С высоты тысячи футов городок снова казался симпатичным, а война – далекой. Мы летели над Салерно, а под нами из воды торчали мачты потопленных кораблей. С воздуха новые руины сицилийских городов почти невозможно было отличить от руин Агридженто, разрушенного две тысячи лет назад.
Поля битв, о которых еще полгода назад кричали все газеты, теперь превратились в обычные пастбища, густо усеянные воронками. Мы вновь повторяли путь, который недавно прошла наша армия. Это все равно что оказаться на съемочной площадке через две недели после окончания работы над фильмом: повсюду все еще валяется реквизит. Самая секретная съемочная площадка – это море. Здесь весь реквизит тихо лежит на дне.
Североафриканский берег остался позади. Мы старались не вспоминать о трех минувших кампаниях и не думать о грядущей. Мы с Крисом болтали о том, что будем делать в Лондоне в первый день после возвращения. Я рассчитывал оказаться там до полуночи. Я неожиданно появлюсь в великолепных апартаментах, которые арендовала для нас Пинки. Пока я буду отмокать в ванне, она приготовит завтрак: яичницу и хлебцы с джемом. Я надену темно-синий костюм и белую сорочку, она сделает прическу и наденет свое лучшее вечернее платье.
Пообедаем в «Boulestin's», закажем бутылку «Krug 1928 года». Потом отправимся в клуб «Cocoanut Grove». Туда же придет Крис, и я разрешу ему пару раз станцевать с Пинки.
Крис, выслушав эту повестку дня, предположил, что у Пинки наверняка есть подружка. Я заверил, что у нее десятки подружек, он может быть спокоен.
В Лондоне мы были в семь вечера. Пинки сняла для нас квартиру в самом шикарном доме на Белгрейв-сквер. Имена жильцов были написаны белыми буквами на большой черной доске в вестибюле. Первый этаж занимала вдова какого-то титулованного господина; второй и третий – лорд такой-то и маршал авиации N. На четвертом этаже жил посол фашистской Испании. На пятом – доктор, на шестом – лейтенант-коммандер. На самом верху, в пентхаусе, жили Капа и Пинки.
Мы с Крисом поднялись на лифте на последний этаж. Я вставил ключ в замок и трижды позвонил, прежде чем войти. Холл был пуст, но в одной из комнат горел свет и было слышно, что там кто-то есть. Из дверей вышло пузо, а затем его обладательница. Ее молодое, симпатичное лицо обрамляли светло-каштановые волосы. Ее ребенок, похоже, был уже несколько переношен.
Крис растерялся. «Почему ты мне ничего не рассказал?» – спросил он.
Девушка внимательно посмотрела на нас и обратилась ко мне. «Вы, должно быть, Капа. Я Мона Клайн, подруга Элен».
«Как это не рассказал? – возразил я Крису. – Я же говорил, что у Пинки есть подружки!» Я сказал Моне, что рад с ней познакомиться, и спросил, где Пинки.
Она смущенно сказала: «Ее аппендицит обогнал Вас». И быстро добавила: «Но сейчас с ней уже все в порядке». Она рассказала, что Пинки ждала меня четыре недели, каждый день откладывая операцию назавтра. Но минувшей ночью аппендикс разорвался, и ей пришлось срочно лечь в больницу. «Ей уже разрешили поговорить со мной по телефону, – успокоила она, – но я думаю, вам лучше подождать до утра. Ей сейчас нельзя волноваться».
Вечер я провел с Крисом в ближайшем пабе. Ночью, пока я лежал с открытыми глазами, он радостно храпел в нашей огромной кровати в стиле Людовика XIV.
Рано утром я вышел на улицу и накупил всевозможных цветов. Взяв их в охапку, я пошел в больницу. Маленькая медсестра встретила меня у дверей палаты. «Как хорошо, что Вы приехали, мистер Паркер. Ваша жена все время звала Вас, лежа под наркозом».
Бледно-розовое пятно на белой подушке прошептало: «Пожалуйста, отвернись, мой милый Капа». Я отвернулся и стал смотреть на стену, пока не услышал: «А теперь поворачивайся».
У розового пятна теперь были глаза, ресницы и губы, а в палате запахло духами «Arpège». Но тушь уже стекала по лицу Пинки. «Я так хотела
