Гюстав Курбе - Герстл Мак
«Купальщицы» — одна из самых знаменитых картин Курбе, — явилась предметом бесконечных споров, мишенью для непристойных выпадов и веселых карикатур. Она изображает невероятно массивную, крепкого сложения женщину, которая совершенно обнаженной, если не считать полотенца, небрежно обернутого вокруг мясистых ягодиц, выходит из неглубокого пруда. Она подняла правую руку, здороваясь с другой женщиной, полностью одетой и сидящей у самой воды. Краски, которыми написаны сверкающее тело купальщицы, одежда ее подруги, деревья и кусты на заднем плане свежи и ярки. Курбе любил полных женщин с чувственными формами, и Жозефина, тогдашняя его любовница, позировавшая для этой обнаженной фигуры, являла собой великолепный пример излюбленного художником типа женщины. Она была уроженкой Франш-Конте, и картину Курбе начал, по-видимому, в Орнане. Хвастливое письмо к родителям из Парижа, написанное им за два дня до открытия Салона, указывает на то, что семья видела картину в незавершенном еще состоянии: «Жизнь моя здесь — постоянная суета, хождения, визиты, прямо голова крутом идет. На днях мои картины приняты жюри без всяких возражений; оно считает, что я признан публикой и не подлежу его суду. Ответственность за мои произведения возложена наконец на меня… Судя по слухам, смотреть их собирается весь Париж. Я узнал от Франсе, что мои вещи повешены очень удачно. Больше всего поклонников у „Прядильщицы“. Что касается „Купальщиц“, картина немного отпугивает, хотя, уехав от вас, я добавил полотенце на ягодицы. Пейзаж на этой картине заслужил всеобщее одобрение. О „Борцах“ пока не говорят ни хорошего, ни плохого… За „Прядильщицу“ мне предлагают две тысячи франков, но я не соглашаюсь в надежде выручить по меньшей мере три… Все это время мы были очень заняты — фотографировали „Борцов“, „Прядильщицу“, „Купальщицу“ и мой автопортрет. Нет ничего труднее подобных процедур. Мы перепробовали несколько фотографов — ничего не получается. Мой автопортрет великолепен; когда я получу снимки с него и с картин, я вышлю вам экземпляры»[151].
Тут Курбе впервые упоминает о фотографии — тогда еще громоздком, медленном и ненадежном процессе.
Шанфлери писал Бюшону: «Думаю, он [Курбе] в этом году будет иметь большой успех: у него есть „Прядильщица“, которую я считаю шедевром. „Борцы“ не вызовут сомнений, но не могу сказать того же о некой обнаженной женщине, выходящей из воды. Если картина будет принята, можно ожидать большого шума: страсти уже сейчас накалились»[152]. Чем дальше, тем они накалялись все больше. Делакруа, видевший полотна Курбе в его мастерской за месяц до открытия Салона, отметил в своем дневнике: «Я был поражен силой и глубиной главной его картины [„Купальщицы“], но что это за картина! Что за сюжет! Вульгарность фигур была бы еще простительна, ужасны вульгарность и ничтожество замысла! И если бы хоть при этом была ясно выражена сама идея, какой бы она ни была! Что означают две эти фигуры?.. Пейзаж написан исключительно сильно, но Курбе просто-напросто увеличил этюд, выставленный тут же, рядом с картиной. Отсюда ясно, что фигуры были вставлены после, без всякой связи с окружением. А это влечет за собой вопрос о гармонии между второстепенными деталями и главным предметом, чего не удается достигнуть большинству крупных художников. Но самый тяжкий грех Курбе не в этом. Там выставлена также „Уснувшая прядильщица“, которая отличается теми же достоинствами — силой и умением подражать природе. Колесо и веретено великолепны, платье и стул тяжелы и неуклюжи. В „Борцах“ чувствуется недостаток движения и изобретательности. Фон подавляет фигуры, его следовало бы расчистить на метр вокруг»[153].
Большинство критиков были даже еще более суровы: «Борцы» деревянные (что в самом деле справедливо), «Прядильщицу» следует выкупать, а нагая «Купальщица» отвратительно толста и представляет собой отталкивающую гору розового мяса. Однако Эдмон Абу, обычно более склонный осуждать, чем хвалить работы Курбе, оказался достаточно чуток, сумев отметить чисто животное здоровье и силу крупного тела: «Она не столько женщина, сколько глыба плоти, массивный, грубо отесанный древесный ствол. Художник трактует человеческую фигуру как натюрморт. Он компонует эту мускулистую массу с мощью, достойной Джорджоне или Тинторетто. И поразительнее всего: эта увесистая, словно отлитая из бронзы женщина со складками кожи, как у носорога, обладает безупречно изящными коленями, лодыжками и прочими суставами»[154].
За день до открытия Салона для публики его посетила императорская семья. Слоновые пропорции обнаженной «Купальщицы» так шокировали Наполеона III, что он стегнул по картине хлыстом. Когда Курбе, ненавидевший империю, узнал об инциденте, он, как утверждают, заявил: «Если бы я предвидел это, я взял бы самый тонкий холст, удар прорвал бы его, и мы получили бы великолепный политический судебный процесс…»[155]. А императрица Евгения, любовавшаяся перед этим мощными першеронами в «Конской ярмарке» Розы Бонёр, выразила свое мнение об обнаженной Курбе, осведомившись: «Это тоже першерон?»[156]
Наиболее значительным по влиянию на жизнь Курбе событием этого года оказалась встреча художника с Альфредом Брюйасом, ставшим одним из ближайших его друзей и преданнейших защитников. Жак-Луи-Альфред Брюйас родился 16 августа 1821 года в Монпелье и был сыном богатого банкира, человека широких взглядов. Юношей он учился живописи у Мате, тогдашнего хранителя музея Фабр в Монпелье, но вскоре оставил непосредственные занятия искусством ради гораздо более подходившего ему дела — коллекционирования картин, рисунков и бронзы. В 1846 году он побывал в Риме, где отшлифовал свой вкус в области живописи. Брюйас был «изящного и хрупкого сложения… внешностью он обладал ничем не примечательной, но вас сразу же привлекали его глаза, глаза странного цвета… в которых словно пылало таинственное пламя и взгляд которых как бы обволакивал вас, притягивая, подобно магниту… Говорил он… чарующим голосом…»[157]. Здоровья он всегда был слабого, а с годами у него проявились симптомы туберкулеза, хотя он продолжал жить очень деятельной жизнью и стал вести себя как больной, лишь приблизясь к пятидесяти годам. Натура чувствительная и созерцательная, Брюйас был склонен мнить себя человеком не совсем от мира сего — мистиком, святым, погруженным в раздумья Гамлетом. Однако, если не считать периодов меланхолии, человек он был довольно веселый и отнюдь не отшельник; щедрый, расточительно гостеприимный хозяин, он чрезвычайно ценил неистовый нрав Курбе и его бьющую через край жизнерадостность; к тому же
