Кино Ларса фон Триера. Пророческий голос - Ребекка Вер Стратен-МакСпарран
Таким образом, для Рикера поэтический дискурс (категория, к которой он относит Священное Писание) как с объективной стороны идеи откровения (истина как манифестация), так и с ее субъективной стороны (опыт свидетельства) сам по себе может обеспечить горизонт для однозначно религиозного и библейского опыта откровения (Ricoeur, 1977, с. 1–37).
Прежде чем применить понимание Рикером герменевтики библейского откровения к концепции художника-пророка, я добавлю четыре пояснения. Во-первых, я заменяю термин Рикера «абсолют», которым он обозначает Имя Яхве (Бога), более теологически подходящим термином «Святой Дух». Во-вторых, хотя все, кто откликается на Писание как на откровение, сначала призываются Святым Духом, не все призываются именно к пророческому свидетельству, как художники-пророки. В-третьих, не все свидетельства, представленные в виде искусства, являются пророческим дискурсом (например, это могут быть гимны). В-четвертых, пророческое произведение искусства в христианской традиции является в некотором смысле ответом на мир, явленный Священным Писанием. Следует подчеркнуть, что мир, исходящий из Священного Писания, – нечто большее, чем просто текст. Это мир текста, который открывается нам по инициативе Бога. Карл Барт[36] справедливо утверждает, что независимо от того, приходит ли откровение через Священное Писание как текст, что он называет «особым откровением», или через творение, что он называет «общим откровением», «Не след Божий открывает нам Бога, но Дух, говорящий в следе и через него» (Johnston, 2014, с. 134). Рикер выступает против чрезмерной психологизации откровения как буквально продиктованного Святым Духом и утверждает, что «автором движет, скорее, сила сказанного. То, что что-то должно быть сказано, аналогично выражается в Никейском символе веры фразой: “Мы верим в Святого Духа, который говорил через пророков”» (Ricoeur, 1977, с. 17). Точно так же как слово Господне было дано неизраильскому пророку Валааму для пророчествования, Дух может передать пророческое обращение через искусство или художника, который вдохновится не физическим текстом Священного Писания, а откровением, пневматологически обоснованным в мире Священного Писания [2]. Оно будет отражать истину Священного Писания само по себе, независимо от того, воспринимается так зрителем или нет. Это означает, что много будет тех, кто увидит высказывание, но останется слеп к его истине и силе. И все же некоторые признают его, ибо «оно не возвращается ко Мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно» (Ис 55:11).
Таким образом, Святой Дух играет центральную роль в откровении и не завершающемся свидетельстве пророческого искусства. Здесь мне не хватит места, чтобы полностью раскрыть историзацию пневматологии Бена Куаша, но его взгляд на константы Писания и деяния Христа на кресте связаны Духом с тем, что можно найти в бесконечно протяженной серии встреч, центральным элементом которых является воображение (Quash, 2014, с. 17). Взгляд Куаша на Святого Духа углубляет и расширяет герменевтику откровения Рикера со стороны теологии.
Святой Дух призывает художника предстать перед миром Священного Писания в виде поэтического дискурса. Когда он стоит перед ним, мир текста разворачивается перед его открытым воображением. Художник обнаруживает порядок вещей, явленный ему (откровение), и сталкивается со Святым Духом.
Он откликается, утверждается и делает это откровение своим. Приходя к осознанию самого себя перед лицом освещенного мира текста Писания, он позволяет ему сформировать себя. Как художник он получает от Святого Духа особый призыв (созидать творения): говорить через призму пророческого дискурса, являющегося для Рикера суждением (Ricoeur and Wallace, 1995, с. 263).
Являясь свидетелем мира, который разворачивает и реализует перед ним Священное Писание в виде поэтического дискурса, художник-пророк передает свое свидетельство, создавая произведения искусства, через которые Дух манифестирует освещенный порядок вещей, но в дестабилизирующих, бросающих вызов и обнажающих скрытое формах («суд», по терминологии Рикера).
Святой Дух нисходит на восприимчивого зрителя/получателя, превращает произведение искусства в откровение и сталкивает получателя с ним. Так или иначе, получатель реагирует на него через рефлексию. В ответ на позитивный отклик Дух увлекает зрителя/получателя «все дальше и дальше внутрь» (Lewis, 2016, с. 148) к отношениям с Богом, которого он не может видеть и которого он не может слышать, но о существовании которого известно, которого можно обрести и которого можно начать познавать. По мере того как он свидетельствует об этом откровении, оно закручивается в новый герменевтический цикл.
Ветхозаветного пророка и его аудиторию отличают от художника-пророка и зрителя пророческого искусства два ключевых момента. Во-первых, Христос пришел и принес новый порядок Царства Божьего, создав окончательную версию мира Священного Писания. Во-вторых, поскольку откровение пневматологически основано на мире Священного Писания, оно в конечном счет вернется к истине, проявленной в Священном Писании тем или иным способом, порой более очевидной для Духа, чем для получателя. Пророк Исаия изрекает слово Господне:
Так и слово Мое, которое исходит из уст Моих, – оно не возвращается ко Мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно, и совершает то, для чего Я послал его.
(Книга пророка Исаии 55:11)
Художник-пророк получает откровение Бога во Христе и реагирует на него через созерцание мира Священного Писания и столкновение с ним. Он призван к пророческой работе и создает произведение, которое «говорит» со зрителем через Дух. В конечном счете его произведение так или иначе отражает мир Священного Писания и свидетельствует о нем в зависимости от реакции зрителя (читателя, слушателя). Художник-пророк и его работы имеют признаки пророческих деяний ветхозаветного пророка, включающие признание того, что он является устами или сосудом Святого Духа и призван выполнять эту работу (как это было даже с Валаамом), и что произведение сталкивает зрителя со злом, идолами и смертью разрушительным, дестабилизирующим образом. И в конце концов это каким-либо образом засвидетельствует мир Священного Писания и Царство Божье во Христе Иисусе, даже если оно более очевидно для Духа, чем для зрителя.
Конечно, это звучит гораздо проще, чем есть на самом деле. Для начала должно быть достаточно двух примеров. Во-первых, сочинения Джона Мильтона определенно отсылают нас к Священному Писанию, так что, когда мы читаем «Ареопагитику» или «Потерянный рай», мы возвращаемся к именно к нему. В других работах эта связь может быть менее очевидной, например в «Солярисе» Андрея Тарковского (1972) или в «Зеркале» (1975) с его иконографическим, медитативным характером, но тема веры доминирует в последних трех фильмах режиссера. «Жертвоприношение» (1986) заканчивается тем, что сын поливает бесплодное дерево, которое мы видели в
