Изменение формы. Особая книга - Денис А. Сорокотягин
Я спел для Феди и других ребят песню про лето из спектакля, который я сейчас ставлю. После первого прослушивания Федя уже знал мелодию. А она непростая, витиеватая. Федя пел ее фрагменты, улыбался, и мне казалось, что он видит меня. Нет. Не меня, мой голос, ту мелодическую нить, которая плетется-льется из меня. Одна из девочек заплакала и громко закричала. Ирина сказала, что она очень чувствительна к звукам, даже самым тихим. Сопровождающий Игорь отвез ее обратно в Домик. А слезы на черепице остались. Здесь все рядом. И песня, и слезы, и счастье.
Потом из Домика выехала Катюша, вместе со своим сопровождающим. Она в группе «Шустриков», они выезжают из Домика на занятия в спецшколу.
Ирина сказала, что Катя очень любит читать стихи. — Катя, прочти!
И Катя, ничуть не стесняясь, прочла монолог Катерины. Тот самый. Читала хорошо, не раскрашивая слова, плотно, сдержанно. Она, кажется, знает все про себя и про свою тезку. Они не взлетят. У одной — коляска, у другой — край и Волга. Почему люди не летают так, как птицы? Я советую Кате вложить подтекст в слово — летает. Летает — знак равенства — любит. Она действительно хорошо прочитала, и с ней можно и нужно говорить не только о тексте, но и о том, что скрывается за ним. К Кате приходит педагог, и они занимаются игрой на фортепиано. Ирина поставила с Катей восточный танец рук и глаз. Моя педагог по танцу тоже всегда мне говорила: «Переводи акцент на глаза, это тебя спасет». Глаза — это все, это главное. Скоро этот длинный нестих кончится, скоро кончится и эта странная книжка. Она уже давно живет своей жизнью, дышит как хочет, встречает того, кого хочет встретить, не отпускает от себя тех, кого встретила однажды неслучайно, поет им песни, смыкает и размыкает связки.
Я смотрю в хитрые, острые глазки Кати, я вижу в них предчувствие нашей будущей встречи. Ведь скоро я вновь приеду в Домик, но уже с концертом. Сяду за фортепиано и буду петь, петь, петь. Для тех, кто любит громкие и не очень звуки.
Я смотрю в мутные глаза Феди, я верю, что он видит что-то большее, видит то, что я не увижу никогда. Как он красив. Федя, теперь нота фа, которую ты так любишь, навсегда будет связана с тобой, сколько бы лет ни прошло. Как они все красивы, жители Домика. Те, кто в колясках, те, кто на самокате, кто на специальной машинке для перевозки, те, кто держит за руку, кто держится, кто говорит с тем, кто не понимает тебя на нашем, первом, житейском уровне, но понимает на другом. Как дорасти до этого понимания?
Вокруг Домика на коляске наматывает круги Ульяна. Красивая девчонка с длинной косой, лет десяти. Поворачивает коляску, умело паркуется. Опытный водитель. Здоровая, бодрая на вид, что с ней, спрашиваю Ирину. Ульяна — дочка нашей сотрудницы, здесь с четырех лет, просто балуется.
Потом Ульяна берет коляску, в которой сидит другой Даня (синдром Дауна, ДЦП), и катит его, все сама, сама, катит вокруг Домика, с ветерком и смехом. С четырех лет она уже все знает о жизни. Хорошо, почти все. Круг за кругом, вокруг Домика. Ульяна хочет быть врачом, что еще тут сказать.
Завтра начнется новый сезон в театре. Поворотный, непредсказуемый, честный сезон. Говорю все это, стоя на берегу, не Волги, конечно, нет. На своем берегу. Я очень изменился за это лето. И внешне, и внутренне, и формой, и содержанием. Изменился, но не изменил себе. Хотя мог, не единожды. Что-то удержало, спасло, в последний момент остановило. Сколько в человеке может уместиться дурного, низкого, мы знаем, и очень боимся этого знания. А сколько может уместиться любви? Ведь даже порой не догадываемся. Стенки грудной клетки разъезжаются, с горячей, теплой болью туда попадает Домик со всеми его обитателями, имен которых я еще не выучил. Выучу.
Да, это не Дом. Это Домик. А точнее, его филиал, живущий во мне, до новой встречи.
Да, это нестих. И это неважно.
14. Межглавный сон. Красивая бабочка
Этот сон переиначит книгу, которая еще в пути Этим сном я отверну от себя потенциальных издателей Но я знаю, что книга сама проторит себе путь Она — странная, нескладная, особенная, кричащая невпопад о вещах, о которых не принято даже говорить И потому она дорога моему сердцу Она — мои плоть, кровь, смех и боль Я — родитель книги, ее зачинатель, ее вскармливатель, ее комбо — отца, матери, бабушек, дедушек со всех линий-сторон-перекрестков — гремучая смесь в одном флаконе. Место действия сна — мой первый дом, квартира, из которой уже вынесли мои первые вещи Предметы сна — стол, стоящий посреди опустелой комнаты Стол — всему голова Стол — ладонь Божья На ладони этой лежит ребенок, укутанный, заморщинистый, как куколка бабочки спеленутый, спящий, но вот-вот, вот-вот, со дня на день, куколка изменит форму, совершит переход, трансформацию и превратится Пустая комната — стол — ребенок Чей? Чей? Мой. Как я понимаю все это? Просто. По пятну на кофте. Оно расходится по краям. Становится больше и мокрее Из правой, почему-то только из правой груди моей сочится молоко Поднимаю кофту, вижу белые капли на бледной коже А грудь моя, стандартная, мужская, не больше, не меньше, как была и есть Только с молоком, только в мурашках испуга Как это так? Неужели я сам? Все сам? Куколка спит, не шелохнется Молоко из соска
