Изменение формы. Особая книга - Денис А. Сорокотягин
Недавно выложил свое фото, где я счастливый, удивительно моложавый, похожий на того, шестилетней давности, когда только-только приехал в Москву. Признаюсь, что даже увеличил фотку, чтобы лучше рассмотреть, каким это таким светящимся веществом наполнены глаза. Фотограф уловил сиюминутное счастье.
Оно возникает и в преподавании, когда ты давно отпустил своего ученика, а он идет своей дорогой, ты лишь указал ему путь, дал вектор, он мог свернуть, проявить своеволие, а нет, он идет туда, куда ты ему указал.
Одна из мам оставила под той счастливой фоткой коммент: «Спасибо вам за все! От Глеба привет».
Когда я приехал на первое занятие с Глебом, он сыграл мне на электронном фортепиано только что сочиненную мелодию. Когда наш часовой урок подходил к концу, он злился на время, что оно пролетело слишком быстро. Он ругался на свою голову, которая почему-то вдруг разболелась перед самым уроком и настойчиво мешает ему заниматься. Он любил играть в футбол и, разгоряченный от игры, прибежать домой и сыграть новую мелодию, которая родилась там, на футбольном поле, когда мяч летел в ворота противника. Сейчас Глеб успешно (= в удовольствие) учится в музыкальной школе, перейдет в третий класс.
Период преподавания спас меня от безденежья, он вытаскивал меня за волосы из болотца уныния. Маленькие вампиры высасывали мою кровь, но оставляли после себя что-то более важное.
Сейчас у меня нет учеников, я бегу от преподавательской деятельности, отказываюсь от предложений. Я знаю, что меня снова затянет как в воронку. Дети всегда существуют «на опережении», они — интуиты и чувствуют каждой клеткой послезавтрашний день, и необходима огромная сила для того, чтобы понять, чем они дышат сейчас, пускай это увлечение кажется проходящим, пустяковым, но нет, оно электризует их интерес, не дает им покоя. Из этой искры и надо раздувать пламя. Надувать щеки и дуть, дуть, дуть. Ты должен гореть вместе с ними. Только так, а не иначе. Твое пламя перекинется на ученика, ты останешься гореть, пока не превратишься в горсть благодарного пепла, а он, поддерживая твой-свой огонь, пойдет по дороге, которую ты ему указал. Или не пойдет.
Благодарный пепел не должен волноваться, дойдет ли ученик до цели или же свернет, он должен безмятежно развеяться над океаном жизни, или съесть бананово-шоколадный синнабон, или купить, наконец, этот поп-ит.
В последнее время, когда сижу на лавках в разных районах Москвы, ко мне всегда прилетает голубь, и мне кажется, что это один и тот же голубь. Он смотрит на меня так, как самый лучший ученик на земле.
Он готов ловить каждую мою крошку.
2. Изменение формы
Ты не знаешь, о чем будет твой новый текст, но ты можешь увидеть его отсвет в предыдущем.
Я отправил эссе «Благородный пепел» в редакцию одного из журналов. На следующий день, к моему огромному счастью и удивлению, мне ответили. Эссе заинтересовало, но оказалось крохотным по объему. Также редактор спросил меня, нет ли в моем запасе истории, связанной с особыми людьми. И тут меня пронзило. Я не знаю, что это. Мистика или тонкая режиссура судьбы, но буквально за неделю до письма от редактора я сделал попытку стать ближе к особым людям. Я написал директору «Театра Простодушных» Дмитрию Чернэ. Об этом театре я узнал из инстаграм-аккаунта фотографа Александра Гребешкова. Монохромные фотографии с показа спектакля по пьесе Алексея Ремизова остановили мое внимание, напугали, встревожили. Я перешел по ссылке и оказался на страничке «Театра Простодушных».
Увидел, что после безвременного ухода из жизни основателя театра, главного режиссера Игоря Неупокоева, коллектив, оправившись от потери, постепенно обретает новую жизнь и приглашает к сотрудничеству режиссеров со стороны. Я написал Дмитрию с прямым и простым вопросом: нужен ли театру режиссер? Простота — хуже воровства. Ответа на мой вопрос не последовало.
Я отбросил эту идею, тем более в моей голове не было конкретного материала, который я мог бы предложить к постановке, сказать по правде, я вообще мало представлял, кому и куда пишу. Мне просто была нужна режиссерская работа, и я рассылал веером свое портфолио.
Рядом с домом, где я живу, располагается центр для особенных детей. Идя к метро, я всякий раз прохожу мимо зарешеченных окон и вижу висящую на здании табличку: «Особые дети иногда могут кричать и необычно себя вести».
Я никогда не слышал криков и не видел ничего необычного, потому что я проходил мимо. После письма от редактора я повторно написал Дмитрию Чернэ и спросил, есть ли возможность присутствовать на репетиции, объяснил, что пишу материал об особых людях, о том, как они существуют в пространстве театра. Дмитрий ответил мне через две минуты:
Сегодня в 15:00 мы репетируем в СПИД-центре на Сыромятнической. Приезжайте.
Меня встретили Дмитрий и Соня. Соня — волонтер центра, и сегодня у нее был первый рабочий день. Для нее, как и для меня, сегодня все было здесь впервые, и мне стало не так волнительно. Соне девятнадцать лет, она год прожила в Венеции, училась там на архитектора, но поняла, что не может без России, и вернулась на родину, где хочет найти свое дело, а главное — быть полезной людям. Сегодня Соня — своего рода помощник режиссера, наливает чай актерам, угощает их печеньем, помогает переодеться из уличной одежды в репетиционную. Дмитрий Чернэ предупредил меня, что сегодня будет не весь состав, только трое. Кто-то изолировался на даче и боится вируса, кто-то недавно сделал прививку и отходит от нее, кого-то не смогли привезти родители, а кто-то вообще уехал в отпуск.
В репетиционном зале меня встретила Вика.
«Привет! Меня зовут Денис. Я посижу на репетиции, ты не против?» — осторожно спросил ее. Она подошла ко мне на цыпочках, улыбнулась эльфийской улыбкой, протянула руку. Рука была холодной, но уверенной. «Меня зовут Вика, очень приятно». Снова улыбнулась.
Я не мог определить, сколько Вике лет, да и сама она запуталась в цифрах, когда я спросил ее об этом. Бестактный вопрос она восприняла с детской гордостью и сказала, что ей 23. Потом оказалось, что Вике 32 года, у нее синдром Уильямса, для которого как раз характерны
