Имя Отца. В тени Жака Лакана - Сибилла Лакан

Постскриптум

Так же, как однажды я «положила конец» своему анализу, сегодня я кладу конец этой книге. Не потому, что не смогла бы продолжать ее «бесконечно», а потому, что столько трудностей, отвратительных проблем, требующих решения, мешали мне писать в течение долгого времени, и столько времени прошло с тех пор, как я с воодушевлением написала первую страницу, что сегодня у меня складывается впечатление, что я уже не та, точнее, я в другом состоянии духа, так что этот проект кажется мне пройденным этапом, который остался позади.

Я долго сомневалась, прежде чем принять это решение, прежде всего потому, что не понимала, как интерпретировать это нежелание двигаться дальше. Отсутствие вдохновения, временное препятствие, полная неспособность писать? Сколько я ни крутила в голове эти три возможных объяснения, мне оставались лишь страдания и мучения.

Как бы то ни было, сейчас, когда я пишу эти строки, после того, как некоторое время назад я вернулась в состояние равновесия после особенно болезненного – и странного – опыта, который пережила, которому «подверглась», если быть точнее, летом этого же года, мне представляется ясным, что эта книга теперь принадлежит прошлому, моему прошлому. Несомненно, она была бы более внушительной, если бы непредсказуемая жизнь не лишала меня без предупреждения и самым мучительным образом того единственного, что меня наполняет, придает вес моему существованию – конечно, я говорю о возможности писать.

Но какой смысл сейчас неистовствовать? Результат неизбежно был бы катастрофическим. Понадеемся лишь на то, что мой издатель, добрый человек, сочтет этот текст достаточно хорошим, чтобы опубликовать его как есть. Разве не смогли многие «неоконченные» произведения пережить время?

21 сентября 1999 года

Анна Бельчикова

Сквозь биографию – к письму

Вызов дискурсу

Несмотря на то что труды Жака Лакана приобрели определенную популярность в России (его работы публикуются с 1995 года), редко встречаются тексты, подробно знакомящие читателя с биографическим контекстом, жизненным и семейным пейзажем, в котором жил французский психоаналитик. К числу немногих работ, в которых можно найти биографический материал, относятся книга А. В. Дьякова «Жак Лакан. Фигура философа», несколько страниц в книге Д. Лобачева «История французского психоанализа в лицах», небольшой текст Ж.-А. Миллера «Жизнь Лакана» и «Введение в Лакана» В. А. Мазина. Тем не менее основное внимание в этих работах уделяется вопросам развития лакановской мысли, наложенной на исторический маршрут, либо содержатся беглые интерпретации по поводу его личности.

Любопытство читателя может удовлетворить другая книга – к сожалению, пока не переведенная на русский язык – книга Элизабет Рудинеско “Jacques Lacan. Esquisse d'une vie, histoire d'un système de pensée”[15], опубликованная в 1993 году во Франции. Среди тех, кто знаком с этим исследованием, нет сомнений в том, что оно существенно отличается от трудов, ориентированных на изложение психоаналитической теории или описание развития соответствующих институций во Франции. Например, заглянув в сноски, мы обнаружим множество “entretien avec…” (интервью с…) – то есть живые беседы с современниками Лакана, членами его семьи, в том числе с Сибиллой Лакан и ее братом Тибо, друзьями, коллегами и многими другими. Эти «закулисные» пространства жизни позволяют вглядеться в судьбу героя по ту сторону от его символического имени. В свое время эта книга вызвала большую академическую дискуссию и стала важным событием в интеллектуальном сообществе: с одной стороны, подобный труд стал неоценимым, объемным вкладом в поле психоаналитической истории, с другой, ее методология и трактовки вызывали вопросы[16]. А некоторые другие публикации Рудинеско о Лакане даже приводили к скандалам и судебным разбирательствам[17].

Такой эффект не кажется мне удивительным: приоткрыв завесу истории любовной жизни, семейных драм, личных качеств доктора Лакана, монументальный образ гения низвергается до человека, не лишенного «земных страстей». Разумеется, не стоит ждать от психоаналитика образцовой добродетели – аналитическая позиция зиждется на ином основании. Однако зачастую читатели воспринимают Лакана-мэтра как единоличного автора собственной истории – как будто он полностью контролирует свой путь, не окружен внешними обстоятельствами и лишен внутренних противоречивых мотивов. В то же время это противоречит самому принципу психоанализа, в котором субъект – герой отношений, а его выборы и решения определяют его место в этой истории.

Кроме образа эпатажного французского буржуа – более знакомого русскоязычному читателю – благодаря книге Э. Рудинеско перед нами предстает амбициозный и хитрый юноша, который идет на тактические и политические шаги, чтобы вписать себя в психоаналитическое сообщество; порой – небрежный товарищ или коллега-задира; психоаналитик, становившийся другом своих пациентов; и, конечно, запутавшийся в любовных связях мужчина, а еще – отец.

Однако именно на этом фоне становится особенно острым текст Сибиллы «Отец», который выходит годом позже книги Рудинеско, но был написан в период 1991–1994 гг. Некоторые пересказанные сюжеты обыденной жизни перекликаются в обеих книгах, но Сибилла работает не с перспективы социолога или историка, а изнутри, делясь с читателем чем-то более интимным: взглядом дочери своего отца, голосом ребенка своего непростого поколения (она родилась в конце 1940 года) и письмом женщины, чья жизнь наполнена страданием, а слова – иронией. Ее письмо становится, как отмечала Элен Сиксу, не просто разрушением устоев, а «вулканом», способным прорвать кору патриархального наследия, «низвергнуть истины с хохотом»[18].

Прерванное молчание

Повествование Сибиллы становится не просто мемуаром или семейной хроникой, а своеобразным актом письма, она начинает писать, чтобы выжить:

«Еще в поезде, увозившем меня на другой конец Европы, я начала вести дневник, потому что чувствовала, что для меня это было единственной возможностью не утонуть полностью, не потерять себя всю: писать, когда я не могла больше читать, фиксировать события дня, потому что я больше ничего не запоминала, схватывать слова, пока они не ускользнули от меня, искать отражение, подтверждение моего существования на обрывках бумаги, на исписанных без малейшей заботы об эстетике страницах»[19].

Хотя за последние полтора века женщины активно вошли в мир литературного творчества, мир письма – слова, мысли и образы, которые переносятся ими на бумагу, – порой по-прежнему ставят читателя в неловкое положение. То, как женщина видит мир, слышит и выражает себя, часто подвергается критике, воспринимается как избыточность или даже ошибка. В этом смысле сам Лакан указывал, «женщину как не-всю», то есть «в ней всегда есть нечто от