Светоч дружбы. Восточный альманах. Выпуск четырнадцатый - Михаил Иванович Басманов

разобраться в новых течениях, которыми так богато было начало нашего века. Но судьба улыбнулась ей, послав встречу с ее соучеником по Академии Владимиром Ивановичем Ма́твеем — так на русский манер было переиначено его латышское имя Вольдемар Янович Ма́твейс (1877—1914). Писал он под псевдонимом В. Марков. Это был человек одержимый — художник, он пытался найти основные законы пластических искусств. Хотя он умер молодым, не успев довести до конца свои начинания, имя его не забыто до наших дней. Матвей был одним из организаторов «Союза молодежи» — объединения молодых живописцев, возникшего в 1909 году. В его выставках принимали участие такие художники, как М. Ф. Ларионов, Н. С. Гончарова, К. С. Малевич М. В. Матюшин, П. Н. Филонов. Благодаря Матвею Бубнова могла познакомиться с течениями нового искусства. Вместе с ним она показывала свои работы и на выставках «Союза молодежи», «Бубнового валета», и на совместной выставке «Союза молодежи» с молодыми художниками из группы, именующей себя «Ослиный хвост». Но она разделяла и другое увлечение Матвея — узнать и освоить богатства мирового искусства. Впоследствии она напишет: «Знание ведет художника к уяснению собственного пути. Настоящей школой для молодых художников должно стать изучение многообразия произведений живописи всех народов и всех веков». По совету Матвея она познакомилась с собранием современной французской живописи из коллекции С. И. Щукина в Москве. В 1911 году Варвара вместе с Матвеем путешествовала по Италии, осматривая не только шедевры Возрождения, но и маленькие местные музеи в небольших городках, старые монастыри и часовни с их народной живописью, рожденной, по ее словам, «духом народа». Одним из первых среди европейских исследователей Матвей заинтересовался африканской скульптурой, разглядев искусство там, где другие видели этнографию. В то время с африканской скульптурой можно было познакомиться только в музеях старых колониальных держав — Англии, Бельгии, Голландии. В 1913 году Бубнова с Матвеем отправились в Европу. Они не только осматривали коллекции, но классифицировали скульптуры, вели подробные записи, делали фотоснимки. Это было нелегким делом: Матвей всюду носил с собой ящик с тяжелым фотоаппаратом и стеклянными кассетами, она — штатив и черное покрывало на красной подкладке. Материалы, собранные во время этой поездки, вошли в книгу: В. Матвей, «Искусство негров», вышедшую после смерти автора в Петрограде в 1919 году. Докончила ее и написала вступительную статью В. Бубнова. Это был первый в мире труд, дававший научно обоснованную оценку африканского искусства. Знакомство со скульптурой Африки натолкнуло Матвея на мысль изучить искусство малых народов азиатской части России: нанайцев, нивхов, орочей. И опять помощником его была Бубнова.

Наряду с интересом к искусствам народов разных стран, в том числе Китая и Японии, Матвей интересовался и искусством Древней Руси. Весной 1913 года Варвара и он были в Москве на первой выставке русской иконы из собрания художника И. С. Остроухова и вскоре после этого записались в число слушателей Археологического института, чтобы лучше познакомиться с древнерусским искусством. Бубнова продолжала занятия в нем и после скоропостижной смерти Матвея в 1914 году, и после окончания в том же году Академии. Она проводила много времени в Отделе рукописей Публичной библиотеки (ныне библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина), где ее привлекали так называемые «лицевые», т. е. иллюстрированные рукописи с миниатюрами, которыми безвестные писцы украшали страницы древних книг. Она настолько хорошо освоила эту область, что была приглашена на должность палеографа (специалиста по древним рукописям) в Отделе древнерусских рукописей Исторического музея в Москве, где работала с мая 1917 по февраль 1922 года. Одновременно Бубнова продолжала заниматься живописью и графикой, училась у художника В. Д. Фалилеева (именно в это время он делает ее портрет), выставлялась на московских выставках. «Я всю жизнь старалось не забывать, что я — художник», — напишет она позднее.

Выставки познакомили Бубнову с московскими художниками, особенно близко она сошлась с Александром Михайловичем Родченко, его женой Варварой Федоровной Степановой, Любовью Сергеевной Поповой. Вместе с ними она участвовала в работе Института художественной культуры (Инхука), созданного в 1920 году при изоотделе Наркомпроса. Для Бубновой это было как бы продолжением «дела жизни» Матвея. Его имя было известно московским художникам, и они со вниманием выслушали доклад Варвары Дмитриевны «О „тяжести“ в африканской скульптуре» по материалам ее покойного друга. Сделала она в Инхуке и другой доклад — о композиции в русском лубке. В Историческом музее она подготовила выставку иллюстрированных древних рукописей — публики пришло, на удивление, много. Обращаясь памятью к тем далеким годам, Бубнова всегда удивлялась несоответствию между тяготами быта и накалом интеллектуальной жизни. Ее духовная жизнь была тоже очень интенсивна — она участвовала в выставках живописи и графики, была членом художественно-литературных и археологических обществ, ходила на концерты, слушала доклады по вопросам литературы и искусства, сама выступала с докладами. О том времени она потом писала:

«Мы не считаем года, мы отмечаем события. Все меняется, все летит вперед. Стабильны лишь голод и холод. Это тяжело и унизительно, но это не главное. Главное — участие во всеобщем движении, стремление понять и вобрать все новое, что вырвалось из тисков старого, неподвижного».

Из заседаний Инхука Бубновой запомнилось одно — с участием Хлебникова и Маяковского — она уже видела его в 1912 году в Петербурге на диспуте, устроенном силами «Союза молодежи» и московских кубо-футуристов.

«Маяковский, — вспоминала она, — был уже не в желтой кофте, а в той незаметной одежде, в которой ходили все в эпоху гражданской войны и в первые годы нэпа. Его глубокие глаза так же мрачно смотрели исподлобья, кок и в первый раз, когда я его увидела. Скрестив руки на груди, он полустоял или полусидел на подоконнике или на столе. Не помню, чтобы он принимал участие в дискуссиях, довольно нелепых, кстати сказать. Многие художники Инхука приходили к странным выводам о ненужности искусства в обновленной революцией России. Для меня это было так же горько, как „сбрасывание за борт“ Пушкина.

Маяковский, который хоть и говорил, что он „себя смирял, становясь на горло собственной песне“, но служил революции именно своим стихом, вряд ли мог согласиться покончить с искусством, и поэтому молчал.

Рядом с мрачно молчавшим Маяковским помню светлого и бледного Хлебникова, поэта, мечтавшего об абстрактных звуках, о стихах, лишенных содержания. Маяковский молчал, а Хлебников поэтически бредил о том времени, когда человек будет ездить без преград по всему земному шару и везде находить бесплатный кров. Он мечтал об островах Тихого океана; они были особенно заманчивы в то время в блокированной, холодной и голодной России».

Слушая в Инхуке Хлебникова, Бубнова не предполагала, что вскоре ей самой доведется увидеть Тихий океан, совершить путешествие по морям и океанам. Но судьба решила за нее.

Младшая сестра Бубновой Анна, окончив консерваторию, надумала почему-то изучать японский язык.