Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
До конца сезона оставалась неделя. Но… или оттого, что Ангелы-хранители хотели предупредить, или от вынужденного одиночества, мне приснилось, будто, плутая в дремучем лесу, я лихорадочно пытаюсь вырваться из плена вековых деревьев. Шарахаюсь во все стороны, пытаюсь заставить голосовые связки кричать, звать на помощь – безрезультатно… «Отпусти-и! Расступись, лес!» – удалось, наконец, всё же крикнуть. Слова отозвались эхом, и лес, будто сжалился – поредел. Он не зелёный теперь, а светло-коричневый, в нём ярко, солнечно и лысо. «Деревья-то плешивые! – думаю я. – Выбраться из них – дважды два!», но им не было конца, и я тщетно бросалась из стороны в сторону. «Господи, да ведь должен быть выход! Что со мной? – отчаянно думаю я и – просыпаюсь.
Наутро рассказала сон своим сотрапезникам. «Нехороший. Случится что-то, из чего выбраться не сможешь». Очевидное толкование не вызывало сомнений – притупившееся сосущее чувство тревоги возникло с новой силой и не покидало уже до самого отъезда.
Жгучий украинец появился в столовой за день до моего отъезда. Не жалея о знакомстве, мы тихо сидели на скамеечке, выискивая причину случившемуся. Утром следующего дня автобус увозил меня в аэропорт.
Прощаясь, я при всех в первый и последний раз целовалась с чужим мужем.
Стрессы
В жаркий дообеденный июль Валентин, воплощение непроницаемости, недоступности, официальности и строгости, ждал меня в аэропорту на машине. «Чувствует… Как-никак, неделю с чужим мужчиной прохлаждалась!» – виноватила я себя. Улыбнулась, чмокнула: «Здравствуй» – реакции никакой.
– Ты почему – такой? – не выдержала я, садясь в машину.
– «Такой» – какой?
– Чужой какой-то…
Он промолчал.
– Случилось что?
– Смотря, что имеешь в виду.
У меня «упало сердце».
– Что с детьми?
– С детьми всё в порядке.
– С кем тогда не «в порядке»? – натянула я голос.
– Дома обо всём узнаешь.
– Что за сюрприз ты опять приготовил?
– Узнаешь, – завёл он машину.
«Ну, поцеловалась… А на нём сколько греха? – и тут же одёрнула себя. – Может, всё это мои домыслы?..» Однако история с Юриной воспитательницей и деньгами в журналах домыслами не были. «Нельзя так… Он недоволен мной, я – им. Лучше разойтись».
Во мне что-то ёкнуло, заныло, и я вдруг сообразила, что курорт был подстроен. По мере того, как мы приближались, росло и убеждение. «Не хотелось уезжать… Сон… Из леса не выбралась… Надо отравить коротенький отдых и искру чувства, на которую считала себя уже неспособной. Что ж, развод, так развод! 17 лет… Стоило ли терпеть!?» Но оттого, что развод отрикошетит по детям, защемило… Я молча сидела в машине, а тревога всё усиливалась.
Валентин остановил во дворе машину и решительно направился в подъезд.
– Я сама чемодан занести должна или как? – спросила я вслед. Он вернулся и отнёс его наверх.
– Может, всё-таки скажешь, что я должна узнать? – стоя у порога, оглядывала я нежилую квартиру.
– Я жить с тобой больше не буду.
«В моё отсутствие… Господи, дай силы!» Пауза тянулась…
– А где дети? – спросила я, наконец.
– Юра в училище, Аля в пионерском лагере.
– Может, хотя бы скажешь, где её искать.
– На станции Повалиха, – и он назвал пионерский лагерь.
– Подальше запихнул… чтоб не мешала, – упрекнула я. – А насчёт «уйти» ты хорошо подумал?
– Я изменил тебе. Об этом все уже знают.
– А если я простить постараюсь?
– Я тебя знаю – не сможешь. Скрыть нельзя: Юра знает.
– Родного сына не пожалел! Ты же его знаешь, легко ранимого! Предать во время экзаменов!.. Поддержал, называется, – и печень прожгло обидой, а в области желудка поднялась тошнотная тревога.
Он ушёл. Опустошённая, я прошлась по квартире. Неуютно, беспорядок, пыль. Из еды – ничего. Было очевидно, что Юра всё это время жил один. Удушье подступило к горлу. Безразличие… Умереть… В такие минуты и совершаются, наверное, самоубийства… Я страдала. Страдала оттого, что не бросилась в омут кратковременной любви, страдала, что прошла молодость и осталась одна с детьми, для блага которых терпела! Терпела душевное одиночество, унижения. Оказалось, не нужно было. «Не раскисать! Быть сильной! Юрик приедет голодный. Хоть маленький, но праздник устроить!» – и с болью, что не отпускала, заторопилась в магазин.
Едва успела навести хотя бы относительный порядок, пришёл Юра.
– Мама! – грустно у двери улыбнулся он, слабо протянул руки, и мы обнялись.
Каких нечеловеческих усилий стоило сдержаться! Худенький, потерянный, уставший, он сидел на диване рядом и молчал.
– Как дела, сынок? Как вы тут без меня жили? – с наигранной весёлостью спросила я. – Я гуляш приготовила. Пойдём, поешь. Голодный, наверное?
– Я не голодный.
– Где ж ты ел?
– Нигде. Просто – не хочу.
– Почему?
– У меня уже давно нет аппетита – уже давно через силу заставляю себя есть.
«Состояние, как и у меня, невротическое. Но я взрослая – он ребёнок. Нельзя допустить – помочь надо!» – приказала я себе.
– Пойдём, сынок, покушаешь.
– Да я, мам, правда, не хочу.
Я чувствовала, что он недоговаривает и в чём-то колеблется, и от этого сердце только сильнее заныло. Его мучил «секрет», который скрывал он так долго, и теперь не знал, можно ли «секрет» этот переложить на меня.
– Ты как добралась из аэропорта?
– Папа привёз.
– А где он сейчас?
– Не знаю. Уехал. Ты же знаешь – он часто отсутствует…
– Но – не так!
Я промолчала, мучаясь оттого, что мучается он.
– Ты сдал экзамены?
– Разве это кого-нибудь интересует?
– Почему, сынок, ты так говоришь? Конечно, интересует! Неужели нам это может быть безразлично?
– Тебе, может, и не безразлично, а ему…
– И мне небезразлично, и отцу.
– Отцу безразлично. Я знаю.
– Тебя что-то мучает. Успокойся. Я теперь дома – всё будет хорошо.
– Ты не знаешь… Отец изменяет тебе! – крикнул он.
Ком страданий обезобразил его лицо. «Господи, дай ему силы!» – пронеслось бессильно в мозгу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. «Отец предпочёл другую, значит, мать – не идеал. Он может потерять уважение и ко мне», – горько пронеслось в мозгу.
– Откуда ты знаешь, сынок?
