Гафт и Остроумова. История любви - Михаил Александрович Захарчук
Есть еще один момент, о котором следует сказать в канве нашего разговора. Если читатель помнит, у известных эстрадных артистов «Кроликов» (Владимиры Данилец и Моисеенко) несколько интермедий построены на том, как человек мгновенно «деревенеет» перед микрофоном или перед камерой. Нечто подобное в молодости пришлось переживать и автору сих строк. Тогда я внештатно сотрудничал в популярной телепрограмме «Служу Советскому Союзу!» До сих пор помню, как пересыхало во рту и язык переставал слушаться, когда зажигался красный «глазок» на телекамере. Вот нечто подобное случилось и с Гафтом, когда перед его носом треснула хлопушка и включилась кинокамера. Он начал говорить свои две фразы совершенно женским дискантом. Изумление присутствующих на съемочной площадке корифеев Максима Штрауха, Елены Козыревой и Ростислава Плятта лишь усилило зажатость начинающего киноартиста. В довершение всего второй режиссер сказал Ромму: «Да, видать, мы ошиблись в этом парне».
В какой-то момент Гафту показалось, что он – полное ничтожество, наглец, взобравшийся в чужие сани, и отец был совершенно прав в своих сомнениях. Надо бежать отсюда, с этой съемочной площадки, куда глаза глядят, чтобы не позориться перед известными всей стране артистами. «Тупица, бездарь, кретин!» – люто корил себя Валентин и уже собрался было на самом деле покинуть киногруппу, но вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Он обернулся. Перед ним стоял Михаил Ильич: «Не волнуйтесь, ничего страшного. Играйте так и дальше. Вы у нас будете таким себе застенчивым убийцей».
Эти слова привели Гафта в определенное равновесие. Наверное, еще и потому, что не только его тогда преследовала неудача. Спустя полчаса на той же площадке раздался почти истерический крик утвержденного на главную роль Миши Козакова: «Я не могу столько ждать этого тихоню! Замените его!» Рядом с Мишей стоял и виновато хлопал длинными ресницами… Иннокентий Михайлович Смоктуновский. «Убийство на улице Данте» тоже была его первая в жизни кинокартина. И тоже его «первый блин» смахивал на пресловутый ком…
Барнет и Алейников
В 1956 году уже очень известный советский режиссер Борис Барнет приступил на киностудии «Мосфильм» к съемкам фильма «Поэт» по сценарию Валентина Катаева. В портовом городе во время Гражданской войны устраиваются поэтические вечера, на которых блистают два местных поэта-лирика: Тарасов (Сергей Дворецкий) и Орловский (Всеволод Ларионов). Позже Орловский станет участником Белого движения, а Тарасов окажется на стороне красных. Борис Васильевич в те годы испытывал определенный творческий кризис и, чтобы выйти из него, решил сам заняться подбором актеров для новой картины. На главные роли он сразу пригласил уже известных исполнителей: Николая Крючкова, Изольду Извицкую, Зою Федорову, Петра Алейникова, Рину Зеленую, Георгия Вицина. А на роли второстепенные искал типажи неожиданные, непривычные для советского зрителя. И однажды случайно столкнулся в коридоре «Мосфильма» с Гафтом: «Молодой человек, вы хотели бы сняться в кино?» «О чем речь, разумеется, – радостно согласился Валентин. – Я ведь уже на третьем курсе МХАТа». «В таком разе я вам предлагаю в моей картине роль французского солдата. Роль хоть и эпизодическая, но в канве действия очень для меня важная. Вы уже, должно быть, наслышаны о том, что такое сверхзадача. Так вот в случае с французским солдатом она как бы очерчена. Он ведет на расстрел человека и отпускает его. А вот как это сыграть на коротком метраже так, чтобы и зритель почувствовал невероятную трагичность момента, – это нам с вами и предстоит воплотить».
Съемки проходили в Одессе. Гафт взял в деканате официальный отпуск и отправился в «жемчужину на море». Его поселили в отдельном номере гостиницы «Красная». А потом нагрянули поляки из варшавского ансамбля «Голубой джаз», и всех актеров из съемочной группы «Поэта» уплотнили. Валентина подселили к самому Петру Мартыновичу Алейникову! Нынешнему моему читателю даже трудно себе представить, какой невероятной, просто-таки бешеной популярностью у советского народа пользовался этот артист. Его знали все, от мала до велика. Фильмы с его участием люди пересматривали по многу раз. Правда, к середине пятидесятых Алейников находился далеко не в лучшей рабочей форме, страдая едва ли не самой распространенной болезнью русского человека: пристрастием к «зеленому змию». Молодого артиста он использовал в качестве гонца за спиртным. Приняв для «разогреву», Петр Мартынович принимался за воспоминания. Рассказывал о своих ролях, о партнерах, передразнивая каждого. А то вдруг произносил длинные монологи или читал лирику. Недоброжелатели твердили, что из-за регулярных запоев актер позабыл все свои номера, за исключением стихотворения Твардовского «Ленин и печник». Гафт воочию убеждался: Алейников, ежели он в ударе, способен демонстрировать поистине декламаторские чудеса. Знал хорошо русскую классическую поэзию, особенно Пушкина. Мог ни с того ни с сего процитировать целую главу из «Евгения Онегина». Но когда «перебирал» – сразу становился вялым, неинтересным.
Однажды Гафт предложил мэтру сходить на море искупаться. Тот недовольно ответил: «Какие купания, мальчик? Купаты, купаты надобно покупать!» Вечером того же дня Алейников сидел в ресторане гостиницы с артистом Олегом Жаковым. Они о чем-то оживленно препирались. Стол был завален теми самыми купатами и спиртным. Валентину хотелось, конечно, подсесть к знаменитостям, чтобы тоже поучаствовать в разговоре. Постеснялся. Как это ни покажется странным, но стеснительностью Валентин Иосифович страдал долгие годы, как и сценической зажатостью, о которой уже говорено. Наверное, при всей своей кажущейся брутальности, он в душе как был, так и остается стеснительным парнишкой с улицы Матросская Тишина…
Мне вдруг вспомнился рассказ Марины Нееловой, который, как говорится, весь в строку. В театре «Современник» очень долго и с огромным успехом шел спектакль «Три сестры» по Чехову в постановке Галины Волчек. «И у нас там, – вспоминает Марина Мстиславовна, – была горячая любовная сцена. А Валя всегда не любит ситуаций, когда ему нужно играть любовь. Элементарно стесняется. В спектакле моя Маша сидит на рояле, вся в слезах. В этот момент Валя – Вершинин должен меня схватить, положить на рояль и поцеловать. «Не-е-е, Галюнь, – говорит он режиссеру Волчек, – я не буду ее целовать. Представь себе, я не знаю, как это делается». Тут один молодой артист с нагловатым видом обращается к нему: «Я могу вам показать». И мы с ним целуемся. А Валя Гафт уже между нами как бы третьим втискивается: «Мне нравится. Я тебя тоже поцелую по-настоящему – на премьере». Жду с ужасом. Вот и премьера.
