Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
Глава XXXVIII. Делоне, Делатюд и господин Шарль
Однажды в квинтиди, когда Первый консул шел делать смотр в Тюильри, случилось странное происшествие, которое было достойно внимания и участия. В толпе на пути его стоял юноша лет пятнадцати, одетый в черное изношенное, но опрятное платье, которое показывало, что это не какой-нибудь слуга. Бледное лицо его казалось привлекательным; он сильно дрожал, как заметили его соседи, часто подносил руку к груди и, по-видимому, нетерпеливо ожидал появления Первого консула.
Когда загремели барабаны, волнение молодого человека так усилилось, что грудь его стала вздыматься от жестокого биения сердца. Первый консул спешился, и тут юноша этот кинулся к нему, подавая бумагу. В то время происходило такое множество заговоров и покушений на жизнь Бонапарта, что двадцать человек, совсем не принадлежавших к его свите, схватили юношу, который, подымая руку и глядя умоляющим взором на Первого консула, подавал ему свою бумагу.
— Оставьте его, — сказал Первый консул. — Я хочу говорить с ним. — Он сам подошел к молодому человеку и спросил: — Чего ты хочешь от меня, друг мой?
Тот не мог отвечать: он упал на колени и подал свое прошение. Первый консул прочитал бумагу, и лицо его приняло выражение, поразившее всех окружающих. Глаза его остановились на молодом человеке с чувством глубокой жалости, и, видя, что он все еще стоит на коленях, Бонапарт сказал:
— Встань, друг мой: на колени опускаются только перед Богом. Мать твоя еще в Париже?
Едва слышное глухое да вылетело из уст молодого человека.
— Объяви ей, что она получает теперь тысячу двести франков пенсии: шестьсот выдадут ей за прошедшие шесть месяцев.
При этих словах бедный сын опять упал на колени. Он поднял на Первого консула глаза, наполненные слезами, и трепещущими руками старался схватить его руку, но волнение его было слишком сильно. Несмотря на чрезвычайную бледность свою, он побледнел еще больше, а потом вдруг побагровел: жилы во лбу его надулись, как будто готовы были лопнуть, глаза закрылись, и он упал без чувств под ноги Первого консула. Тут природа помогла сама себе: у него открылось сильное кровотечение, и Наполеон был забрызган кровью бедного юноши.
— Хирурга! — вскричал он тотчас. — Хирурга!..
Говорят, что радость никогда не бывает пагубна, однако я часто видала иное; как бы то ни было, молодой человек опамятовался, залился слезами, взял почти насильно руку Первого консула и поцеловал ее с восторгом.
— Вы спаситель моего семейства! Я всякий день буду молить за вас Бога! — вскричал он.
Первый консул улыбнулся, пожал ему руку и пошел на смотр. Но прежде он поручил молодого человека Жюно и военному министру; потом дружески поклонился ему и сказал:
— Если ты хочешь служить, обратись к парижскому коменданту, он переговорит об этом с военным министром, и мы увидим, что можно сделать для тебя.
Молодой человек ответил только глубоким поклоном и шел за Первым консулом до самых ступенек крыльца. Он видел, как подвели прелестную Дезире, как генерал с легкостью вспрыгнул в седло и вскоре уже галопировал посреди тесных рядов своих солдат, провожаемый многочисленною толпою штаба. Заметив потом гренадеров, еще черных от порохового дыма Маренго, в высоких мохнатых шапках, оттенявших лица их, и полк гвардии, бывший тогда под командованием Евгения Богарне, эти блистающие золотом мундиры, этих коней, слыша военную музыку, и посреди всего этого видя волшебника, который своим огненным взглядом очаровывал всех приближавшихся к нему, молодой человек вскричал:
— Да! Я хочу служить! Я также хочу быть солдатом, чтобы хоть один луч этой славы осветил и меня.
Этот молодой человек, столь несчастливый, а теперь столь признательный, был сын Делоне, губернатора Бастилии, убитого 14 июля 1789 года!
Жюно сказал мне однажды:
— Надо доставить тебе случай поговорить с человеком, о котором ты, верно, слышала, а может, даже читала его Записки: это Делатюд. Знаешь ли ты его?
— Боже мой! Делатюд! — воскликнула я. — И ты спрашиваешь, знаю ли я его? Я не знаю его лично, но знаю его несчастья и сочувствую им так сильно, что не могу тебе выразить, как буду рада увидеть его самого.
Через два дня Жюно предупредил меня:
— Сегодня утром господин Делатюд приедет к нам завтракать. Он привезет с собою госпожу Лемуан. Без нее он никуда, так же как без своей лестницы.
Известно, что господин Делатюд в самой первой своей молодости исполнил дурную шутку: написал госпоже Помпадур письмо, где объявил ей, что случай открыл ему, будто она будет отравлена конфетами, которые пришлют к ней в особом ящичке в тот же день. Ящичек получили; конфеты оказались абрикосами в сахаре, как и было упомянуто в письме. Призвали господина Сартина, кричали на него, как допустил он, чтобы человек неизвестный, чужой раскрыл такой заговор. И вот начальник полиции обвинен и оказался почти в немилости. Возвратившись домой, разгневанный, взбешенный, он раскричался на своего помощника, тот — на своего, и так, рикошетом, передалось от одного к другому, от другого к третьему. Обнаружилось, что всю эту суматоху в Версале и волнение при дворе куртизанки произвел мелкий интриган, который хотел добиться милости и — глупец! — вообразил, что услуга доставит ему если не признательность, то по крайней мере что-нибудь похожее на нее. Но до признательности ли было, когда удостоверились, что весь этот прекрасный план изобрел господин Делатюд? Он, желая уверить в истинности своего доноса, сам подложил в пару абрикосов рвотного камня и так отправил свой ящичек. Мщение господина Сартина оказалось сообразно преступлению: без всяких судебных разбирательств несчастного бросили в Венсенскую башню. Через три года он убежал из тюрьмы с помощью лестницы, связанной из ниток одеяла, старых чулок и всякого старого белья. Он свил ее и прикрепил к ней палочки, которые выбирал из хвороста, приносимого для топки печи. У Делатюда, естественно, не было пилы, чтобы перепилить железные прутья в окне: он соорудил ее из железного светца лучины и этой маленькой пилкой распилил один прут и спустился с башни в ров. Он бежал, но опять был схвачен и посажен в Бастилию. Там оставался он десять лет, но сбежал и оттуда. Полиция, деятельная и ужасная, опять отыскала несчастного Делатюда и снова бросила его в тюрьму. На этот раз он был отведен в госпиталь Бисетр и с величайшей строгостью отдан тамошним надзирателям. Заключения несчастного продолжались тридцать семь лет. Тридцать семь лет за
