В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин
Сегодня, после того как открылись архивы, после того как написали книги или дали интервью непосредственные участники «афганского котла», представляется, что американцы могли подпортить нам кровь, но входить в Афганистан не думали. Руководитель ЦРУ в то время адмирал С. Тернер говорил мне при встрече на одном из симпозиумов,, что они даже не рассматривали возможность вооруженного вмешательства, считая, что это неподъемно и не сулит больших выгод. Их черед пришел позднее, когда они повторили все наши ошибки в Афганистане[12].
Претензии к Амину, агенту ЦРУ или нет, были серьезные: режим, который он установил в стране, был кровавой диктатурой. В Москве не могли ему простить убийство в октябре 1979 г. предшественника и «друга» Тараки, только что вернувшегося из СССР. По восточному обычаю его задушили подушками. Это был переломный момент. Брежнев тяжело переживал случившееся, считая, что он дал Тараки личные гарантии безопасности и просил Амина не трогать его.
Были люди в наше время. Мужество тогда проявили немногие, но все-таки проявили. Один из них – начальник Генерального штаба ВС маршал Н. Огарков. По служебным делам я неоднократно встречался с ним. Он производил сильное впечатление знанием предмета, здравым умом, интеллигентностью в духе лучших традиций русского офицера. Оказалось также – об этих внутренних перипетиях я узнал позже, – что он обладал еще редким чувством ответственности. Не раз Огарков пытался предотвратить роковое решение, и Косыгин поддерживал его. Не побоялся Николай Васильевич пойти на рожон, когда его вызвали на узкое заседание Политбюро, но там ему просто заткнули рот.
А. Ляховский в своем капитальном труде «Трагедия и доблесть Афгана»[13]описывает это следующим образом: «Проблему надо решать политическим путем, не уповая на силовые методы… мы можем втянуться в боевые действия в сложной стране, не зная как следует обстановку… восстановим против себя весь восточный исламизм, – говорил Огарков, – и политически проиграем во всем мире». Но его резко оборвал Андропов: «Занимайтесь военным делом! А политикой займемся мы, партия, Леонид Ильич!» И далее: «Вас пригласили не для того, чтобы выслушивать ваше мнение, а чтобы записывали указания Политбюро и организовывали их выполнение». На сторону главы КГБ встал министр обороны Устинов, несмотря на возражения его Генерального штаба.
Огарков оказался совершенно прав: на Генеральной Ассамблее ООН, где мы обычно собирали большинство голосов, по Афганистану против нас проголосовали 104 страны и только 17 «за». Позже я вычитал, что Огарков глубоко «копал» историю, в особенности провал в 1929 г. попытки Сталина военным путем восстановить на троне дружественного нам Амманулы-хана[14].
А что Громыко? Когда мы с бывшими коллегами по МИДу возвращаемся к афганской трагедии, они в один голос утверждают, что наш министр до самого конца был против. Его первый заместитель Корниенко в своих воспоминаниях уверяет, что «не Громыко сказал “а” в пользу такого решения (о вводе войск. – А.), скорее его“ дожали” вместе Андропов и Устинов». Георгий Маркович добавляет, что он пришел к этому заключению после разговоров с самим Громыко. Иными словами, поверил ему на слово. И признается, что не раз задавался вопросом:
«Не лучше ли было в самом начале уйти в отставку, не быть причастным к выполнению решения, которое представлялось мне со всех точек зрения неправильным и просто неразумным. Однозначного ответа на этот вопрос я так и не нашел»[15].
Мог ли авторитетнейший министр иностранных дел не допустить вторжения? Не рискну ответить положительно на такой вопрос, скорее, думаю, мог. Известно, что Брежнев проявлял колебания. На протоколе о решении Политбюро по «А» – Афганистану – не стоит подпись Косыгина. Не мог не знать Андрей Андреевич и того, что возражают старшие военачальники. Из перелопаченных мною материалов не явствует, что со стороны Громыко последовали какие-либо возражения. Его подпись на протоколе в числе первых.
И здесь одно из двух: либо Громыко не просчитал последствия такой серьезной акции, как ввод войск в Афганистан. И в этом случае речь идет о профессиональной ошибке, о которой пишет Георгий Маркович Корниенко: «Определенно был допущен серьезный просчет, особенно непростительный для Громыко»[16]. Либо же министр иностранных дел, «дожав» себя, счел более важным сохранить единство правящей тройки и свое место в ней. То есть выбрал себя.
Как мы увидим дальше, не пойдет Громыко против «своих» и при ключевом обсуждении проблемы ракет средней дальности в Европе. Он отмолчится.
Не Политбюро in corpore, а три-четыре человека сочли себя вправе решать от имени огромной страны и ставить ее перед свершившимся фактом.
Серьезной экспертизы, насколько можно судить, проведено не было, об обсуждении за пределами узкого круга и говорить нечего. Один из мидовских старожилов, посол Юрий Назаркин вспоминает: «Когда эта троица (названная выше. – А.) договаривалась между собой, обговорив решение с генсеком (обычно в неофициальном порядке, скажем, на охоте), ни у кого из членов Политбюро не возникало желания идти против»[17].
«Троица» и дальше продолжила заправлять международными, да и внутренними делами Советского Союза. Положение Громыко в ней поколеблено не было, скорее, упрочилось. Иная судьба постигла Косыгина: вскоре он был довольно бесцеремонно отправлен в отставку, а в октябре 1980 г. умер.
«Побочный эффект» круговой поруки – девятилетняя война.
«Страсти» по Афганистану. Необходимо было объяснить такой неординарный шаг, как ввод войск в соседнюю, причем дружественно к нам настроенную страну. В МИДе это сделал министр на экстренном заседании коллегии вечером 28 декабря 1979 г. Созывалась она как узкая: за длинным столом человек двадцать пять, не больше. Стулья вдоль стен могут вместить еще человек тридцать, но они пусты. До этого на коллегии Афганистан вообще ни разу не обсуждался.
Здесь стоит отметить, что коллегия призвана была играть в МИДе ту роль, что совет директоров в корпорации. Разница была лишь в том, что наша, формально принимая свои постановления, фактически ничего не решала. Более того, и обсуждение-то крайне редко походило на дискуссию. Дополнительную накачку, кое-какую информацию мы получали, но не более того.
К примеру, министр подытоживает заседание от 18 декабря 1982 г., посвященное отношениям с Западной Германией: «Вопрос этот поставлен не для принятия решений, они уже приняты и доведены до вашего сведения. Но кое-что для обогащения наших знаний добавить удалось». В июле 1982 г. наш посол во Вьетнаме Б.Н. Чаплин рассказал мне: «Перед коллегией зашел к Громыко – есть серьезные вопросы, которые надо решать. Тот: ты их не поднимай, ничего мы на коллегии не решим. Ну, ладно, на коллегии действительно не решим, но ведь никто не хочет их
