«Любимые, ждите! Я вернусь…». Фронтовые письма 1941–1945 гг. - Нина Константиновна Петрова
Конечно, долго оставаться здесь мы не будем и завтра тронемся. Куда? Вот это вопрос. Быть может, когда ты получишь это письмо, я буду громить фрицев, где нибудь под Днепропетровском или Гомелем, а может быть, буду отдыхать после таких жарких схваток, окончившихся поистине плачевно для 330 тыс. фрицев. 3 февраля 1943 г. я обошел весь заводской район. Сколько их там убитых, раненных и пленных! А какой вид у этих гадов! Все просят: «Госпиталь, госпиталь», и многие его тут же «получают» [цензура. – Н.П.].
Словно здесь целую неделю колыхалась земля, словно здесь было небывалое землетрясение [цензура. – Н.П.].
И после этого они просят госпиталь! Только с омерзением и отвращением можно смотреть на их одеяние и вообще внешний вид. Такие «пейзажи» и «натуры» едва ли я еще увижу, да и вообще может прожить и умереть несколько поколений и никогда не наблюдать такие виды. И это будет большое счастье для них.
Я лично горжусь тем, что и моя капля вложена в это великое дело для того, чтобы будущие поколения не были свидетелями страданий и жестокости. Что касается Сергея Ершова, то могу тебе сказать свое мнение: ему и мне дано право жить. Но… Только один раз!
Перед смертью человек вспоминает весь свой извилистый путь до деталей, до мельчайших подробностей. Он вспоминает все: «Я был там-то, я видел то-то, я сделал то-то и т. д.». И, вспомнив все, он думает: «А жаль, что за всю жизнь я не испытал или не видел того или другого. Я, например, всю жизнь буду жалеть о том, что не побывал на ВСХВ, в Большом театре, в стереоскопическом кино, буду жалеть, что не в мою эпоху придумали полет на Луну и т. д. Но зато я всю жизнь буду гордиться тем, что у меня на груди висит медаль “За оборону Сталинграда!” Я с упоением буду вспоминать то, что пережил за четыре месяца жесточайших битв».
А так же то, что видел 3 февраля 1943 г. А он? Он сможет только пожалеть о том, что за всю свою долгую жизнь не видел очень многого.
Ну, я кончаю свою философию. Михаил.
Весьма возможно, что мы поедем отдыхать. Но куда? Быть может под Москву, быть может, под Челябинск или еще куда-нибудь. Возможно, нас судьба сведет прежде, чем закончится война. Целую Зайку.
10.03.1943 г. Айечка, дорогая!
Ну почему так тоскливо и пусто на душе? От того ли, что еще свежи и не стерлись впечатления поездки в Москву или потому, что сейчас нахожусь не там, где надо, т. е. не на той должности. Хочется ехать. И должны мы ехать, но почему-то стоим в лесу, в землянках, а ведь мы теперь имеем право пожить, хотя две недели в населенном пункте. Мы завоевали это право в боях [цензура. – Н.П.]. Поищи в газетах «Красной Звезде» и в «Правде».
Много интересного ты найдешь о Героической армии, которая приняла на себя всю тяжесть главного удара немцев [цензура. – Н.П.]. И я могу сказать, что я воин-ветеран Отечественной войны, сражавшийся под знаменами с самого первого дня ее существования!
А на душе все же пусто и тоскливо: хочется опять в бой.
Айя, дорогая, поцелуй за меня Зайку.
Целую. Михаил.
29.04.1943 г., г. Купянск
Прибыл вчера.
Расписки сдал и пошел к себе. Дальше не поеду. Буду работать на старом месте на той же должности пока.
Прекрасно, чудесно, замечательно, отлично обстоят мои личные дела на сегодняшний день. Сейчас сижу в финотделе, жду зав. финотделом, оформляю высылку денег.
Здесь чувствую себя превосходно. Какая природа! Какая красота вокруг! Даже не вериться как-то, что я после долгих скитаний, наконец, могу сказать, что я отдыхаю в полном смысле этого слова.
Анапа, Сочи. Нет! Я себя чувствую сейчас лучше.
Получил сегодня 200 г масла на 2 дня, банку консервов и пр. Обо мне не беспокойтесь. За 20 лет я никогда так не блаженствовал, как сейчас. Забота кругом и начальства и подчиненных. Все было бы лучше, если бы не отец и мать, как они?
Пришлите Зайкину карточку немедленно.
Целую Вас.
01.05.1943 г.
Зоенька, дочурка дорогая
Для тебя пишу я эти строчки.
И пишу, хотя тебя не знаю,
Хочется нигде не ставить точки.
Мама сохранит стихи на годы.
Ну, а ты когда уж подрастешь,
И когда окончатся войны невзгоды,
Ты читать научишься – прочтешь.
Тридцать мне дают, не глядя,
Ну, а мне всего лишь двадцать первый,
Потому, что был я в Сталинграде —
Там изрядно потрепались нервы.
Я пишу, а рядом бьют зенитки,
Низко опустился самолет…
Спросишь маму ты когда-нибудь про пытки,
О которых не забудет наш народ.
О войне, после ее конца,
Думаю, что не забудут долго.
Ты, конечно, своего отца
Вспомнить посчитаешь своим долгом.
Сможешь рассказать своим подругам
По двору и по учебе в школе,
Что отец снарядами, как плугом,
Вспахивал окопы, словно поле.
Что отец твой истребитель танков,
Что гвардейский он артиллерист,
Что ему не раз бывало жарко
Там, где слышен пуль и бомбы свист.
Что ему не раз бывало жутко,
Но он трусом не был никогда!
И порой казалось, что за сутки
Пробегали целые года.
И когда над ним рвались снаряды,
Танк немецкий бил прямой наводкой,
Вспоминал он о своей отраде,
Вынув карточку из-за борта пилотки.
Ты меня ни разу не видала,
Выросла в отсутствии моем.
Слово «мама» первое сказала,
«Папа» – в лексиконе нет твоем.
Но тебя люблю, моя родная!
Для тебя готов я все отдать.
Я люблю тебя, хотя не знаю
И люблю, как любит тебя мать.
Михаил.
Б/д, 1943 г. Недавно писал Вам письмо о том, что очень жду Ваших писем. Теперь нетерпение утроилось. И опасение за Вас. Сегодня мне сказал радист, что поймал последние известия и слышал сообщение о налете на Москву! Черт возьми!
Я очень беспокоюсь за Зойку. Ведь ей это впервые. Как она реагирует? Право не знаю, что Вам посоветовать? Ведь у нас здесь совсем иначе
