Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман
Он продолжал числиться послом до 22 августа, но заранее узнал, что его сменит Громыко. В дневнике 16 августа записал: «Молотов сообщил о назначении Громыко. Предупреждал его о карьеризме… В.М. соглашался, но, как я говорил еще в Вашингтоне, решение давно состоялось. Безумие!»[743] Впрочем, задолго до этого он понял, что в Вашингтон больше не поедет. 23 мая писал сыну Михаилу: «Мой дорогой Мишук! По вызову начальства прибыл сюда 21 мая… Маму оставил в Вашингтоне, но она, вероятно, уже сбежала в Нью-Йорк, который она всегда предпочитает столице… Она опубликовала несколько статей в журналах, снабдив их собственными иллюстрациями, затем выпустила новое издание «Хис мастерс» под новым названием «Москоу мистери», с большим предисловием. Книга имеет больший успех, чем в Англии…
Ехал сюда в предположении, что обратно в США не поеду. Не могу еще сказать, насколько это предположение оправдается. Если нет, то все же думаю повидаться с тобой. Какой-то твой товарищ сказал Тане, что ты будешь здесь 4 июня. Раньше этого числа, во всяком случае, не уеду. Если понадобится, то буду хлопотать перед твоим начальством о разрешении тебе слетать сюда на несколько дней…
В ожидании скорой встречи кончаю.
Крепко целую. Твой папа»[744].
Дом на набережной в 1930-х гг. (Из открытых источников)
Михаил в то время находился на фронте, занимаясь ремонтом и техническим обслуживанием самолетов. Его жена с сыном, как и Татьяна, жили тогда на 1-й Мещанской. Вскоре после приезда Литвинову как заместителю министра дали квартиру в знаменитом Доме на набережной (ул. Серафимовича, 2, кв. 14), где вольготно разместилась вся семья. Его внук Павел вспоминал в интервью: «Это была огромная квартира. По советским масштабам она была колоссальная. То есть как гостиница такая. Там было шесть комнат и длинный коридор. В этом коридоре была ковровая дорожка, на которой я катался на трехколесном велосипеде. И, значит, была большая комната, где спал дедушка, там был его кабинет и его личная спальня. Огромное количество книг, целые стены книг… И дедушка был такой толстый, очень добрый. И я его обожал, потому что у меня была с ним большая личная дружба»[745].
Айви оставалась в США до ноября 1943 года, потом через Сан-Франциско улетела в Москву. Дж. Карсуэлл предполагает, что она не хотела возвращаться в СССР, но сделала это, боясь последствий для мужа и детей. Своей подруге Берте она 16 ноября написала: «Кажется невероятным, что мне пришлось так рано расстаться со своей жизнью в Нью-Йорке и всем, что она для меня значила, но, с другой стороны, как только я уехала оттуда, то почувствовала, что должна ехать. В Сан-Франциско я, по крайней мере, уже на полпути к цели, и уже вырвала из себя тоску»[746].
Постановление Политбюро об освобождении Литвинова от должности посла в США. 21 августа 1943 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1373. Л. 116)
До приезда жены у Литвиновых поселилась прилетевшая с ним Петрова. Татьяна (в изложении А. Терехова) вспоминала: «Отец спросил, не буду ли я против, если Петрова поживет у нас. Я ответила: твоя квартира, тебе решать. Мама страшно обижалась, что я так ответила. Но я тогда всего не понимала до конца. Максим Максимович и Петрова так и жили у нас до приезда мамы»[747].
Американскую эпопею Литвинова завершил обширный меморандум об отношениях СССР и США, написанный по поручению Молотова. В документе, отправленном 2 июня, говорилось, что, хотя Рузвельт был менее дружественно настроен к СССР, чем в 1933 году, он «более дружественен, чем любой другой влиятельный американец». Литвинов мог не знать, что 5 мая 1943 года Рузвельт, написав Сталину с предложением встретиться лично (речь шла о будущей Тегеранской конференции), добавил, что Литвинов «был одним из двух человек, с которыми он обсуждал этот вопрос»[748].
Далее он писал о том, что беспокоило советское руководство в первую очередь, – возможности смены курса США. В меморандуме говорилось: «Хотя при президентстве Рузвельта выход из войны невозможен, в случае затяжной войны без видимых шансов на победу Сенат может поддаться пропаганде изоляционистов и вызвать серьезный кризис, отказавшись от военных поставок. Однако прекращение военных действий возможно и может произойти, если президентом будет избран изоляционист»[749]. Литвинов понимал, что Рузвельт пытался извлечь из войны как можно больше пользы для своей страны, в первую очередь за счет Британской империи: «Он предположил, что при решении послевоенных проблем будет легче прийти к соглашению с нами, чем с Великобританией, и я склонен приписать его настойчивое предложение встречи со Сталиным желанию добиться этого предполагаемого соглашения»[750].
В замечаниях о втором фронте Литвинов очень критично отзывался о США и Великобритании из-за задержки с его открытием. Он писал: «Причина задержки заключается в том, что политика обеих стран основывалась на цели максимального истощения Советского Союза, чтобы уменьшить его роль в решении послевоенных проблем»[751]. Далее говорится: «Надежды на открытие второго фронта не будет без серьезного давления с нашей стороны». Причиной задержек со вторым фронтом западные историки часто называют активность немецкого флота в Атлантике, препятствующую перевозке войск из вооружения из США в Европу. Однако уже к началу 1943 года она резко сократилась, и в январе конференция союзников в Касабланке решила начать операцию во Франции в сентябре того же года. Однако в итоге ее заменили локальной высадкой на Сицилии.
Далее в докладе Литвинова говорилось о работе советского посольства: «Мы должны поставить нашего посла в положение, при котором он мог бы выступать перед общественностью США, разъясняя нашу политику в настоящем и будущем, и
