Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Через некоторое время к нему начали приходить друзья – те немногие, кто не испугался (впрочем, друзей у него всегда было мало). Первым пришел Борис Штейн, исключенный из партии и тоже оставшийся не у дел. Потом – верная Петрова. Бывали еще Борис Ефимов, академик-экономист Евгений Варга, Федор Ротштейн, который, как ни удивительно, выжил и работал в Академии наук. После взятия Парижа немцами в марте 1940 году стал появляться высланный оттуда Суриц. Заходил и другой представитель его «плеяды», бывший полпред в Бельгии Евгений Рубинин (Рубинштейн). Беседовали о погоде, о новых романах, о фильмах, тщательно обходя политические темы.

Теперь они много говорили с Айви. Вернее, как и прежде, в основном говорила она, рассказывая про Свердловск, про своих учеников, про то, как в 1938 году она пыталась через архитектора-американца Луиса Фридгейма передать письмо в Англию, чтобы предупредить родных, что может пропасть бесследно. Он в свою очередь под большим секретом рассказал, как на одной из встреч Сталин показал ему это письмо вместе с доносом архитектора. А потом усмехнулся и погрозил пальцем: «Не бойся, не тронем мы твою англичанку!»

При всей опасности своего положения Литвинов мог порой откровенно говорить с малознакомыми людьми. Айви устроилась переводчицей на дому в «Литаг» – литагентство «Международная книга», которым заведовал профессор Александр Соловьев. В его дневнике приводятся чрезвычайно смелые по тем временам высказывания бывшего наркома. Например, в записи от 22 июня 1939 года: «Состояние у него угнетенное, подавленное. Заговорил о произволе, репрессиях, о гнете, подавлявших русский народ и его талант веками, тысячелетием иностранными разбойниками и своими национальными узурпаторами. Революция освободила от них, расчистила народу путь к безграничной деятельности, к широкому проявлению таланта. Но снова рецидив – репрессии. Я попытался остановить Литвинова, но он нервно продолжал. Было ясно, очень страдает, хочет отвести душу. Я замолк, пусть старик отводит. <…> Сталин не терпит умных людей, подбирает ограниченных, послушных олухов. Кто его сейчас опора? Тугодум Молотов, карьеристы Каганович, Микоян, Берия и еще Мехлис, недалекий Маленков, дурак Хрущев и подобные им подхалимы и хвалители. Почему уничтожены старые верные закаленные кадры? Они умнее его, разгадали его, мешают властвовать и возвышаться»[682].

В июле Литвинов появился на заседании Верховного Совета, где рассматривался проект бюджета. Видевший его репортер «Нью-Йорк таймс» отметил, что, хотя он сидел в первом ряду вместе с Потемкиным, места вокруг него пустовали и с ним никто не заговаривал. На другом заседании – в августе, где Молотов выступил в поддержку договора с Германией, Литвинов тоже присутствовал и сидел с непроницаемым лицом. В следующем месяце он попросил разрешить ему поездку на воды в Виши, но получил отказ. Расследование его «заговора» уже прекратилось, но выпускать его из страны Сталин не собирался. Бывший нарком внимательно следил за событиями в мире: 1 сентября немцы напали на Польшу, а 17-го Красная армия начала «освободительный поход» в Западную Украину и Западную Белоруссию.

Евгений Рубинин. (Из открытых источников)

31 октября Литвинов посетил внеочередную сессию Верховного Совета, где Молотов снова говорил о внешней политике. Поведав о крахе Польши – «уродливого детища Версальского договора», – нарком иностранных дел сообщил: «Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются»[683]. Он рассказал о выгодах союза СССР и Германии, улучшении отношений с Японией и начавшихся переговорах с Финляндией об «отодвигании» границы от Ленинграда. Литвинов снова не сказал ни слова.

* * *

Новая квартира Литвинову не нравилась, и они с Айви предпочитали проводить время на даче. Гуляли по окрестным лесам в сопровождении собак, спаниеля Силки и терьера Ми-Ту, играли в бридж, читали английские романы. В Свердловске Айви занялась рисованием, взяла несколько уроков у дочери и теперь увлеченно изображала все окружающее, включая Литвинова (сохранилось несколько его графических портретов). Другим ее увлечением оставался Basic English, которому она учила мужа и 13-летнюю дочку садовника Светлану. Приезжали и надолго оставались Михаил с Флорой и Татьяна со своим женихом – тоже студентом Изоинститута, скульптором Ильей Слонимом по прозвищу «Слон». Лето сменилось осенью, жизнь казалась идиллической, если бы не сгущающееся на глазах предчувствие войны.

В праздничный день 7 ноября Литвинов впервые после отставки появился на массовом мероприятии, параде в честь годовщины революции. Он стоял на трибуне Мавзолея, в заднем ряду, но недалеко от Сталина, Молотова, Кагановича. Его появление вызвало оживление у иностранцев, особенно немецких «друзей», некоторые из них показывали на экс-наркома пальцем. Через неделю, 14 ноября, он написал письмо Сталину с просьбой о работе. Там говорилось: «Я служил 40 лет партии и 21 год государству с максимальной преданностью и добросовестностью, по мере своих сил, способностей и разумения. Наверно, моя работа не была свободна от значительных недостатков и ошибок, но вряд ли им соответствует такое суровое наказание, как фактическое исключение из партийной и государственной жизни, да еще в такой важный исторический момент. Не хочется думать, что я уже настолько дисквалифицирован или так состарился, что ни на что больше не гожусь и ничем не могу быть полезен партии и государству»[684].

По версии З. Шейниса, ему ответил Жданов, предложивший возглавить Комитет по делам искусств, но Литвинов сказал, что ничего в этом не понимает. Этому сообщению вряд ли можно верить: искусство считалось достаточно важной сферой, и сталинское руководство не стало бы доверять ее заведомому дилетанту. Тем более что еще 20 октября секретным постановлением СНК он был назначен председателем советской части Смешанной советско-германской комиссии по эвакуации, которой предстояло заняться перемещением украинцев, белорусов и русинов в советскую «зону интересов» бывшей Польши, а немцев – в германскую. В этом качестве он 16 ноября он подписал со своим немецким коллегой Куртом фон Кампхевенером соглашение, устанавливающее правила эвакуации и вывоза переселенцами имущества. Комиссия продолжала работать до весны 1940 года, но в ее практической деятельности Литвинов участия не принимал. Вероятно, он воспринимал это назначение как чистую формальность, что и заставило его просить у Сталина другой, «настоящей» работы.

30 ноября в газетах появились новости об обстреле финскими войсками советской территории и создании правительства «Финляндской демократической республики», которое тут же попросило о вводе советских войск. Отодвинуть границу переговорами не удалось, и правительство решило сделать это силой. Финны упорно сопротивлялись, Англия и