Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман
Англия и Франция 23 июля все-таки решили приступить к военным переговорам с советской стороной и 5 августа направили для этого свои военные миссии. До Москвы они добирались максимально долго, поскольку Чемберлен по-прежнему затягивал переговоры, всё еще надеясь использовать их для давления на Гитлера. Французы больше стремились к соглашению, но они целиком зависели от англичан. Если с советской стороны переговоры возглавляли начальник генштаба Б. Шапошников и командующие родами войск, то с западной – малозначительные адмиралы Р. Дракс и Э. Думенк, первый из которых к тому же не имел, как выяснилось, письменных полномочий. Переговоры шли трудно, их по-настоящему не хотели вести ни Москва, ни Лондон с Парижем. Сталин в секретной инструкции Ворошилову от 7 августа предписывал: «Если французы и англичане всё же будут настаивать на переговорах, то переговоры свести к дискуссии по отдельным принципиальным вопросам, главным образом о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также через Румынию… Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключённым, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно»[666].
Застой в переговорах заставил советских руководителей все более благосклонно относиться к немецким попыткам сближения. 28 июня Шуленбург в очередной раз встретился с Молотовым, заявив ему, что германское правительство желает, чтобы Германия и СССР «избегали бы всего, что может привести к дальнейшему ухудшению отношений и делали бы все, чтобы привести к их укреплению». «У меня создалось впечатление, – добавлял посол, – что советское правительство крайне заинтересовано в том, чтобы уяснить нашу политическую позицию и поддерживать контакты с нами»[667]. 18 июля возобновились советско-германские переговоры о кредитах, а 24-го Шнурре пригласил к себе Астахова и предложил ему целую программу улучшения советско-германских отношений, состоящую из трех этапов. На первом этапе предлагалось благополучное завершение торгово-кредитных переговоров, на втором – «нормализация отношений по линии прессы, культурных связей», на третьем – «политическое сближение».
Шнурре, получив инструкции от Риббентропа, 26 июля пригласил Астахова и заместителя торгпреда Бабарина на новую беседу. Он подчеркнул, что за последнее время «политика Германии на Востоке приняла совершенно другое направление. С нашей стороны не могло быть и речи о том, чтобы угрожать Советскому Союзу; наши цели направлены в совершенно другую сторону. Политика Германии направлена против Англии. Это является решающим фактором»[668]. Далее Шнурре перешел к выгодам, которые может получить СССР от соглашения с Германией: «Нейтралитет и то, чтобы остаться в стороне от возможного европейского конфликта и, если Москва пожелает, немецко-русское соглашение относительно общих интересов, которое, как и в прошлые времена, приведет к выгоде для обеих сторон»[669].
Собеседник Астахова утверждал, что излагает позицию Риббентропа, который «в точности знает мысли фюрера». Сказал он и то, что грело души советских лидеров, разозленных неуступчивостью Запада: «Мы не представляем себе, чтобы СССР было выгодно стать на сторону Англии и Польши, в то время как есть полная возможность договориться с нами»[670]. В письме Потемкину, посланном 27 июля, Астахов сообщил, что «стремление немцев улучшить отношения с нами носит достаточно упорный характер и подтверждается полным прекращением газетной и прочей кампании против нас. Я не сомневаюсь, что, если бы мы захотели, мы могли бы втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам»[671].
Скоро немцы перешли в общении с Астаховым на более высокий уровень: 2 августа с ним встретился сам Риббентроп. Он заявил, что «разговаривать с русскими немцам, несмотря на всю разницу идеологий, было бы легче, чем с англичанами и французами»[672]. По словам Астахова, главный нацистский дипломат намекнул ему на возможность договориться о судьбе Польши и подчеркнул, что «в СССР за последние годы усиливается национальное начало за счет интернационального, и это, естественно, благоприятствует сближению СССР и Германии. Резко национальный принцип, положенный в основу политики фюрера, перестает в этом случае быть диаметрально противоположным политике СССР. Это вопрос, который наиболее интересует фюрера»[673].
На следующий день Шуленбург изложил те же аргументы Молотову, который «отбросил свою обычную сдержанность и казался необычайно открытым». На новых переговорах с Астаховым 3 августа Шнурре подробно описал предложения о разграничении сфер интересов Германии и СССР. Советский дипломат в тот же день написал в Москву: «Немцы желают создать у нас впечатление, что готовы были бы объявить свою незаинтересованность (по крайней мере, политическую) к судьбе прибалтов (кроме Литвы), Бессарабии, русской Польши (с изменениями в пользу немцев) и отмежеваться от аспирации на Украину. За это они желали бы иметь от нас подтверждение нашей незаинтересованности к судьбе Данцига, а также бывшей германской Польши… Разговоры подобного рода в представлениях немцев, очевидно, мыслимы лишь на базе отсутствия англо-франко-советского военно-политического соглашения»[674].
Причины спешки немцев стали ясны Сталину из донесений разведки. Вермахт планировал операцию против Польши после 20 августа. В двух телеграммах Астахова Молотову от 12 августа сообщалось, что «события развиваются быстро, и сейчас немцам явно не хотелось бы задерживаться на промежуточных ступенях в виде разговоров о прессе, культурном сближении и т. п., а непосредственно приступить к разговорам на темы территориально-политического порядка, чтобы развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе»[675]. Астахов 13 августа послал новую телеграмму, в которой сообщал, что Шнурре от имени Риббентропа передал просьбу о скорейшем начале переговоров, ради чего министр готов приехать в Москву. После этого сообщения Астахов был отозван из Берлина, в конце года арестован и позже погиб в лагере. Вероятно, честолюбивого дипломата, претендовавшего на важную роль во внешнеполитических делах, устранили как нежелательного свидетеля.
Дальнейшее хорошо известно: несколько раз обменявшись через Шуленбурга «памятными записками», Молотов и Риббентроп быстро согласовали позиции и 23 августа встретились в Москве, чтобы подписать договор о ненападении и секретный дополнительный протокол к нему, определявший границы
