Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

– Вот это и есть Мурза, который давеча подавал голос, – сказал Евлан, подводя посетителей к стойлу огромного слона с длинными бивнями.

Слон, едва услышав голос своего дядьки, снова затрубил и затоптался на одном месте, словно танцуя.

– Снова мышонок!

И, схватив вилы, Евлан поспешил в стойло и начал разгребать подстилку под ногами слона, уговаривая его:

– Ну чего ты, дурачок? Чего ты плачешь, как маленький? Ишь ты, аж трясётся весь, бедный.

И он похлопал слона по его огромному боку.

– А почему он ногами так перебирает? – спросил Петя.

– Мыша давить собирается, – пояснил дядька, продолжая трясти подстилку, из которой вскоре действительно выскочила мышь.

Слон её заметил и затрубил на весь сарай, ещё сильнее заработав ногами, похожими на столбы. Переполошились и другие слоны. Они тоже начали трубить и топтать ногами, пока Евлан не убил «страшного зверя» вилами и не выкинул мышонка вон из конюшни.

Никогда так весело не было Васе в Петербурге. А когда Мурза сам купил у сторожа за монетку, которую дал ему Вася, большой пирог с творогом, оба мальчика, присев на солому, покатились со смеху и так долго смеялись над слонами, что рассердившийся, наконец, Мурза длинным хоботом своим стащил шляпу с головы Пети и выбросил её через открытое окошко наружу.

Это привело юных мореходцев в ещё больший восторг. Они с хохотом выскочили из конюшни.

Евлан проводил своих гостей до самых ворот. По дороге он ещё успел рассказать детям, сколько пшена сорочинского, сколько муки, сена, сахара, шафрана, кардамона и вина полагалось при персидских зверовщиках каждому слону по реестру от царского двора.

– И вина? – опросили с удивлением Вася и Петя.

– И вина. Виноградного вина по сорок вёдер, а водки по шестьдесят вёдер на каждого, – сказал Евлан и, усмехнувшись, лукаво добавил: – А водкой единожды не утрафили, и слоновщик тогда писал конторе: «К удовольствию слона водка не удобна, понеже явилась с пригорью и несладка».

Марфа Елизаровна тоже смеялась до слёз.

В таком настроении веселья юноши провели весь день, до самого вечера, когда, наевшись досыта оладьев с мёдом, вышли посидеть на лавочке у домика Марфы Елизаровны, которая, управившись по хозяйству, и сама подсела к ним.

Тихий вечер спустился над столицей, над Невой, как бы застывшей в своём мощном стремлении к морю, над её островами.

Солнце уже давно опустилось в море, а закат всё ещё пылал в полнеба, отражаясь своим заревом в зеркальных стёклах дворцов.

Стояла спокойная тишина.

И Вася снова, как в первый раз, видел перед собой тонкую, ослепительно сверкавшую в зареве заката спицу, превыше всего вознесённую в небо.

– Она золотая? – спросил задумчиво Вася.

Марфа Елизаровна, по своей удивительной памяти хорошо знавшая от покойного мужа Егора Егорыча всё, что касалось Адмиралтейства и адмиралтейских дел, сказала со вздохом:

– Нет, то медь, золочёная через огонь, но и на то пошло золота, сказывал мне Егор Егорыч, чуть поболе пуда – пять тысяч испанских червонцев. А видите, на шпиле том светится что? Глядите зорчей. То кораблик с распущенными парусами.

– Видим, – ответили разом мальчики. – А что там пониже кораблика?

Пониже есть корона, а ещё ниже – яблоко. Это он отсюда маленький, кораблик-то, а в нём высоты полторы сажени[42], сказывал мне покойный Егор Егорыч. Много было делов… – глубоко вздохнула Марфа Елизаровна, снова вспомнив о муже. – Было у нас кораблей уж порядочно. Царь Пётр настроил… Сорок линейных многопушечных да фрегатов да галер триста, а то и поболе. Да… Вот… Лет тринадцать, как муж этот домик отстроил. Об эту пору, сентября десятого, случилось большое наводнение. Вода поднялась без малого на одиннадцать футов и затопила, можно сказать, весь Петербург. Которые жители в одну ночь поседели. А вокруг нас вода была, как на острову.

– А Кронштадт? – спросил Вася.

– От Кронштадта, считай, и следа не осталось, весь ушёл под воду. Корабли, которые не были в плавании, посрывало с якорей, причалов, разметало во все стороны, побросало на камни, на мели. Не один фрегат после разобрали на дрова. Как сами-то живы остались – не знаю, – со страхом вспоминала Марфа Елизаровна.

– А потом? – спросил Петя тихо. Марфа Елизаровна помолчала немного.

– А потом флот опять строили. И покойный Егор Егорыч строил и плавал тоже. Хороший был мореходец. Выйдет, бывало, во дворик и скажет: «Гляди-ка, Марфуша, а кораблик-то наш светится». И верно: воды ли нам морские угрожали, враг ли по злобе приступал, а кораблик наш светился, аки неопалимая купина[43]. Так и будет светиться всю ночь, особливо если ночи светлые. Люблю я на него смотреть… Помню, – продолжала она, – ещё совсем молодыми были покойный муж мой Егор Егорыч и брат мой Лёша… Вот так же раз они сидели. А Лёша, – теперь он где-то с фрегатом в Средиземном море плавает, – Лёша и говорит: «Вот теперь мы смотрим на спицу, а как пройдёт лет двадцать, давай тоже посмотрим и вспомним, какие мы были, о чём думали. Вот я, – говорит, – пойду в дальнее плавание и, попомни мои слова, добуду себе морскую славу. Даю, – говорит, – тебе клятву на этом шпиле». И вот я теперь, как посмотрю на шпиль, так и вспоминаю их обоих. Одного уж нет. А другой – где он теперь? Завоевал ли себе морскую славу или сложил свою буйную голову? Смотрю на шпиль, а он молчит, ничего не говорит…

И Марфа Елизаровна, вдруг совсем растрогавшись от нахлынувших на неё воспоминаний, нежно обняла мальчиков и прижала их к себе.

– Вот и вы плавать будете, детки. Где уж, не знаю. Неведомо это нам, бабам моряцким… Да будет вам счастье на море!

И ушла, вытирая слёзы. А мальчики остались одни.

Слова этой доброй женщины прозвучали для Васи, как слова родной матери, как благословение его на морские труды. Он всё смотрел на горящую в сумерках золотую спицу, и свет её теперь был полон для него иного, чудесного смысла.

– Петя, давай и мы так же… – сказал он вдруг.

– Что? – спросил Петя, тоже глядевший на шпиль. – Поклянёмся, что добудем себе морскую славу.

– Поклянёмся! – сказал Петя восторженно. – Я тоже думаю об этом. Только вот не знаю, как.

– А вот будем смотреть на кораблик и пожмём друг другу руки.

И, глядя на золотой кораблик, они соединили свои детские руки в крепком пожатии.

Глава 24

Бой