Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Через два дня «Диана» и «Зотик» снялись с якорей и, подняв паруса, вышли из Кунаширской бухты.

А на земляном валу полосатой крепости стоял маленький Отахи-Коски и зорко смотрел на освещённые солнцем русские корабли, на их паруса, шевелившиеся от ветра.

Он знал, лукавый человек, что орёл, потерявший птенцов, не улетает навеки. Пройдёт зима, стихнут противные ветры, и русские корабли снова будут здесь. Знали об этом и в Матсмае и Эддо, хотя и не видели парусов «Дианы».

Узнали об этом и русские пленники.

Глава 22

Вести добрые и недобрые

В те дни, когда «Диана» находилась у берегов Кунашира, жизнь русских узников шла своим чередом.

Буньиос Аррао-Тодзимано-ками уже покинул Матсмай и удалился ко двору. С ним уехал секретарём и молодой Тёске, обещавший писать русским об их деле из столицы. Но писем от него скоро ждать не приходилось: до Эддо было двадцать пять дней пути.

Новый губернатор Ога-Саваро-Исено-ками был добр к пленникам, потому что в эти самые дни русские суда стояли в Кунаширской бухте, наведя пушки на крепость.

Однажды он даже прислал в оксио для узников изысканнейший обед на восемь персон со своей собственной кухни.

Вскоре о приходе русских судов узнали и пленники.

Головнина вместе с Муром неожиданно вызвали в губернаторский замок, и там один из гимнияг – старик-губернатор был болен – показал им два письма и просил прочесть их вслух.

То были письма, посланные Рикордом с Леонзаймо на берег. Василий Михайлович сразу узнал руку своего друга, и сердце его дрогнуло от радости.

Одно письмо было к начальнику острова Кунашир. В нём Рикорд писал, что, по воле Российского государства, он привёз спасшихся у российских берегов японцев. Одновременно Рикорд уведомлял страбиагу, что пришёл на том самом корабле, с которого японцы вероломным образом задержали в прошлом году капитана, двух офицеров и четырёх матросов. Об их судьбе капитан русского императорского судна просит сообщить и спрашивает, может ли Отахи-Коски освободить пленников своею властью. Притом Рикорд заверяет Отахи-Коски в миролюбивых отношениях российского императора к Японии.

Второе письмо Рикорда было к самому Головнину. В письме этом он говорил, что с надеждой, но и великим страхом ожидает ответа на своё письмо к кунаширскому страбиагу и просит Василия Михайловича сообщить, жив ли он сам и его товарищи по несчастью.

«Буде японцы не дозволят тебе, любезный друг и начальник, Василий Михайлович, ответить мне, – писал Рикорд, – то постарайся возвратить мне сие письмо, надорвав оное на той строке, в коей находится слово «жив».

Оба письма были помечены 28-м днём августа 1812 года.

В этот же самый день на другом краю света, между Москвой-рекой и деревней Утицею, русские солдаты хоронили убитых и подбирали раненых на поле Бородинского сражения.

Как ни велики земные просторы, но вести и тогда проносились над ними быстрее, чем это может предположить человек. Скакали кибитки по трактам, двигались на верблюдах китайские купцы из Кяхты в Сибирь и обратно, плавали джонки по Японскому морю, и голландские шкиперы заходили в Нагасаки для разных дел. О том, что Наполеон перешёл Неман, что французы идут по России, слышали уже и в Эддо.

Только узники не знали, что делалось в их отечестве, как и сам Рикорд, который давно уже находился в пустынном море.

Сколько Василий Михайлович ни упрашивал японцев, чтобы ему разрешили написать Рикорду хоть одно слово: «жив», но гимнияги не соглашались на это.

А через некоторое время из Эддо были получены вести, ещё сильнее огорчившие пленников: Тёске в своих письмах, которые он посылал иногда с оказией Василию Михайловичу, сообщал, что дела русских в столице идут неважно.

В эти же дни Головнин узнал, что Леонзаймо и японцы, которых Рикорд привёз с собою, из Охотска, заявили, будто Россия готовится к войне с Японией и что миролюбивые поступки русских лишь обман, направленный к тому, чтобы выручить из плена своих моряков. Леонзаймо оказался вовсе не матсмайским купцом и даже не Леонзаймо, а Городзио, и служил он раньше надсмотрщиком на рыбных промыслах на Итурупе.

Новые тучи собирались над головою пленников. И казалось порою, что ни друзья, столь верные, как Рикорд, ни даже пушки «Дианы» не смогут спасти их.

В этом году на островах снег выпал рано. Всё побелело вокруг оксио, и только на далёких горах чернели леса, с которых жестокий ветер постоянно сдувал снежный покров.

Прошёл декабрь. В оксио стало очень холодно. Даже угли, беспрерывно тлевшие в ямах, больше не грели. Часто, сидя у такой ямы, закутанный в японский халат, Головнин предавался печальным мыслям, уносясь далеко от своей тёмной и холодной тюрьмы.

Ему вспоминались то Петербург с его дворцами, на узорных решётках которых блестел причудливый седой иней; то Москва с особняком дядюшки Максима, с конюшнями при нём и голубятней, Иверская, старый Кремль, кровли бесчисленных домов и купола Василия Блаженного, на которых лежал пухлый снег. То вставала перед ним широкая зимняя дорога от Москвы, по которой в эту морозную пору так лихо мчатся кибитки, скрипуче поют полозья бесконечных обозов с хлебом, солью, битыми тушами, пенькой. Он вспомнил даже ворону на ветке придорожной рукастой берёзы, той самой, возле которой когда-то прощался он с няней…

Вспоминая всё это, Головнин и не знал, что той Москвы, которая рисовалась в его воображении, уже нет, что она сгорела, что по широкой Смоленской дороге бредут на запад полузамёрзшие французские солдаты, что нет уже великой армии Наполеона, и что фельдмаршал Кутузов гонит врагов с русской земли, и русские пушки уже гремят на переправах через Березину.

Далеко всё это от матсмайской тюрьмы! Гром победных русских пушек не слышат узники в тёмных клетках.

А гром их плывёт по морям вокруг света вместе с английскими и голландскими кораблями, он катится по Сибирскому торговому тракту, он следует вместе с монгольскими верблюдами по дорогам Китая, он звучит в устах пилигримов, монахов, купцов, он долетает и до стен императорского дворца в Эддо.

А русские узники ничего не знают… Их в то время занимают другие вести.

Умер губернатор Ога-Саваро-Исено-ками. Однако смерть его, по японскому обычаю, пока хранилась в тайне, до назначения достойного преемника.

– Плакать об этом мы не будем, – сказал Головнин Хлебникову по поводу этой новости, – но днями, может статься, и пожалеем: неизвестно, каков