Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова
Остановку она сделала в крошечном городе, откуда начиналась немецкая часть Швейцарии. Здесь царила строгая готика. Низкие дома, залитые солнцем, островерхие крыши. Первые этажи из грубого камня, массивные глыбы, покоряющие прочностью. Над первым, каменным этажом — второй, сложенный из черных бревен и разукрашенный балконами с горшками герани. Оживляли постройки и жалюзи из разноцветного железа.
У небольшого отеля мужчина поливал из лейки цветы, украшавшие входную дверь. Жена его вытирала замшевыми тряпками стекла. И все неторопливо, не спеша. Женщина принялась осторожно вытаскивать из букетов засохшие ромашки, и мужчина вновь неторопливо поливал их водой. Мария оглянулась. Благодать-то какая! Дома расчерчены деревянными полосами, характерными для готики и придававшими им особый колорит. Рядом с отелем вокзал, куда, попыхивая, прибывал небольшой паровозик с пятью открытыми вагонами. Когда-то она путешествовала на таком поезде из ожившей сказки и восхищалась лесами, мелькавшими за окнами, да свистящим ветерком.
У коновязи, сооруженной у отеля, именно сооруженной из черных бревен с навесом и скамьями, толпились богатые англичане. С профессиональным знанием рассматривали лошадей, выбирая для путешествия в горы. Дамы в длинных амазонках и шляпах с вуалью. Мужчины в бриджах и жокейских шапочках. Немногословные. Со стеками. Здесь и извозчики для богатых туристов. И извозчики из сказки. У лошадей расчесаны гривы, в косички вплетены цветы. Попоны разукрашены металлическими наклепками. Извозчики в кафтанах с золотыми галунами. В цилиндрах. По углам пролетки большие фонари, их зажигают во время туманов. Погода в горах неустойчивая, а здесь, в Швейцарии, в стране, рассчитанной на туризм, все предусмотрено. Сухонькую англичанку, украшенную голубой шляпкой, осторожно усаживали в пролетку. Старушка требовала, чтобы для безопасности пристегнули ремни. Молодые люди, гарцевавшие на лошадях, смеялись. Но Эссен знала: пристегнут, раз заплатила деньги!
Из тоннеля, проложенного в горах, вынырнул поезд, следовавший на запад. Паровоз с длинной трубой выбрасывал дым, который растворялся в солнечном великолепии, в голубом небе. Англичанка сердито выговаривала что-то кучеру. Эссен посмотрела на нее с сожалением.
На велосипеде проезжал черный человек, обмотанный проволокой. Трубочист, будто из сказки Андерсена. С пакетами спешил на велосипеде мальчик из магазина Мигро. Тащил тележку с бидонами огромный сенбернар. К ошейнику подвязали кошель. Хозяйки выходили из домов и наливали себе молоко из бидонов, а деньги клали в кошель. Сенбернар терпеливо ждал, высунув мокрый язык. Сенбернары, странствующие по городу, в горных районах обычное явление.
Эссен с восторгом смотрела, как неторопливо и спокойно этот гигант передвигался по узким улочкам. На морде добродушие. Не утерпела и принялась гладить по вьющейся шерсти, чесала, к его удовольствию, за ушами. Наконец, сенбернар встряхнулся и пошел, громыхая бидонами, развозить молоко по улочкам с заборами из стриженого самшита.
Она забрела на улочку с низкими домиками. Крыша из дранки, позеленевшей от мха, была расчерчена белыми перемычками. И опять ближе к центру выросли двухэтажные дома в четыре окна. По привычке первый этаж выкрасили в белый цвет, второй — в серый. Наличники на окнах зеленые или розовые. И опять благоухала герань на балконах. На крышах крутился флюгер. Мария засмеялась: в который раз встречала флюгер — матрос, смотрящий вперед. Швейцарцы, как всякий народ, лишенный моря, любили морские атрибуты. Перед домами палисадники, засаженные розами на длинных ножках. Красными и белыми, подобранными по контрасту. Запах роз перебивался благовониями кондитерской.
Прозвонил звонок, и из школы, невидимой из-за цветов, выбежали школьники. Мальчики и девочки неслись, оживляя тихие и чинные улицы. За плечами лосевые ранцы, на ногах ботинки на толстой подошве. За школьниками мчались с лаем собаки, совсем как в России. Только собаки в разноцветных ошейниках. Выстриженные и выщипанные.
И Эссен до боли захотелось встретить какую-нибудь жучку или шарика. Клокастую. Поджарую. Невыстриженную. С красным языком, болтавшимся набоку. И жарким дыханием. Жучку, приветливо машущую куцым обрубком хвоста. С веселыми, бесшабашными глазами. Нет, видно, к тихой Швейцарии ей никогда не привыкнуть. Все чужое... Все холодное... До боли захотелось в Россию.
Она не стала взбираться в горы на вершину Jugendfrau и вернулась в Женеву.
В семействе Ульяновых не удивились ее раннему возвращению. Только в глазах Владимира Ильича она увидела смешинки. Он все понял. Как и Мария Моисеевна, он тосковал по России, мечтал поскорее вырваться на родину.
Жили Ульяновы в рабочем предместье Женевы, в Сешероне. Занимали скромную квартирку. Вместе с ними некоторое время жила и она, Мария Эссен. Какие то были счастливые дни! Владимир Ильич много работал. Он писал книгу «Шаг вперед, два назад», разоблачал ренегатство меньшевиков, боролся так, как умел он один. Работал в маленькой комнатке, засиживаясь вечерами. А она, Мария Моисеевна, сидела на скамеечке с Елизаветой Васильевной, и, боясь помешать Владимиру Ильичу, они тихо разговаривали. Сколько доброты и ума излучала Елизавета Васильевна, мать Надежды Константиновны!
И как ее любила Эссен! Надежда Константиновна в этих разговорах участия не принимала, разбирала корреспонденцию, шифровала письма в Россию. Труженица необыкновенная и свободного времени практически не имела. Разговор шел, как всегда, о России...
«У пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть, кроме организации», — писал Владимир Ильич, а она, организатор и пропагандист, в такое горячее время сидит в каменном мешке дома предварительного заключения.
Эссен от возмущения стукнула кулаком по стене, скользкой и липкой. Натянула на плечи одеяло и тоскливо посмотрела в окно. Решетка в крупную клетку и клочок неба. Где взять силы, чтобы продолжить эту каторгу? А силы нужно найти... Как удивился бы Владимир Ильич, коли узнал бы о ее меланхолии. Жить, чтобы бороться, — бороться, чтобы жить... Иного пути нет. К тому же она богата: у нее есть прошлое, есть воспоминания, неподвластные тюремщикам.
...Она была послана Владимиром Ильичем в Париж к Плеханову. При ее отъезде из Женевы Владимир Ильич советовал непременно побывать у Стены коммунаров на кладбище Пер-Лашез.
День выдался непривычно пасмурный для Парижа. На конке доехала до кладбища Пер-Лашез. Широкие ворота распахнуты. Траурная процессия, продрогшая от дождя, медленно вползала на кладбище. Слепые лошади в белых попонах тащили катафалк, за которым семенила старая женщина в черном капоре. Она не плакала, тусклый и безразличный взгляд ее скользил по сторонам. Перешагивали через лужи родственники с траурным крепом на шляпах. Молодой мужчина вел за руку ребенка в черном костюмчике, который никак не мог понять серьезности происходившего и шлепал по лужам.
Эссен пошла за процессией и сразу свернула влево. На дорожках, посыпанных крупным песком, прошлогодний слежавшийся лист. Пахло прелостью и могильной сыростью. И холод был кладбищенским.
Проходила между могил.
