Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова
ЦК и ЦО вошли в сделку на почве недопущения съезда. Теперь, по признанию самого ЦК, уже 16 правоспособных комитетов высказались за съезд, но Совет наутверждал еще фиктивных комитетов и теперь за съезд нужно уже 19. Впрочем, о 16 комитетах говорит ЦК по недоразумению. ЦО поступает проще — он объявляет просто-напросто резолюции фальшивыми, а комитеты недееспособными. Комитеты теперь «в осадном положении», наезжает в город орда меньшевиков, просят работы и, заполучив связи с рабочими, стараются всячески дискредитировать комитет, пользуясь самыми демагогическими и нечестными приемами. Подняв против комитета периферии, они ставят комитету ультиматум — кооптировать в комитет меньшевиков и в случае отказа основывают в городе свой комитет, при одобрении ЦК и ЦО. Прямо черт знает что такое! Литературу большинства они объявили непартийной и отказались перевозить ее... Большинство образовало свое бюро комитетов большинства, а с января начинает выходить у большинства своя газета. Скверно пока насчет презренного металла, но это дело наживное... Атмосфера заграничная в этом году лучше, чем в прошлом, много славной молодежи понаехало, правда публика молодая, ей еще учиться надо... Зато народ честный, убежденный. Как-нибудь справимся. Крепко целую тебя и обнимаю крепко, крепко.
В чем тебя обвиняют? Какие улики? Почему тебя взяли?
Письмо это дойдет до тебя, верно не раньше, как к Новому году. С Новым годом! С новым органом «Вперед»!
Р. S. Письмо это писано с неделю назад. Теперь настроение другое — так и кипит кругом работа, лезем напролом. Письмо Старика (В. И. Ленина. — М. Э.) лучше всего передает это настроение».
Эссен спрятала письмо в вырез платья на груди и снова зашуршала конвертом. Новое письмо! Бережно развернула аккуратные листки.
«От Ленина Нине Львовне личное
24.12.04
Дорогая зверушка! Давно собираюсь написать Вам, да мешает сутолока. У нас теперь подъем духа и заняты все страшно: вчера вышло объявление об издании нашей газеты «Вперед». Все большинство ликует и ободрено, как никогда. Наконец-то порвали эту поганую склоку и заработаем дружно вместе с теми, кто хочет работать, а не скандалить! Группа литераторов подобралась хорошая, есть свежие силы, деньжонок мало, но вскоре должны быть. Центральный Комитет, предавший нас, потерял всякий кредит, кооптировал (подло — тайком) меньшевиков и мечется в борьбе против съезда. Комитеты большинства объединяются, выбрали уже бюро, и теперь орган объединит их вполне. Ура! Не падайте духом, теперь мы все оживаем и оживем. Так или иначе, немножко раньше или немножко позже надеемся непременно и Вас увидеть. Черкните о своем здоровье и, главное, будьте бодры; помните, что мы с Вами еще не так стары, — все еще впереди. Крепко обнимаю.
Ваш Ленин».
Эссен долго смотрела на письма. Сердце переполняла нежность. Сколько доброты и приветливости в этих письмах! Сколько заботливости и товарищеской верности. Письма звали к работе, к действию. Хотелось жить и бороться рядом с такими удивительными людьми. Она никогда и не сомневалась, что большинство, или, как писала Надежда Константиновна, большевики, победят. И как они смогут не победить, коли во главе их Владимир Ильич Ленин!
И сразу раздвинулись стены камеры, словно не стало мерзости запустения. Все было залито солнцем, как тогда, когда она по совету Владимира Ильича Лепина совершала поездку в Швейцарские Альпы, в Интерлакен.
Она устала от сумятицы, от долгих и пустых споров с меньшевиками, тормозившими созыв нового партийного съезда. Ее честная натура была возмущена их раскольнической деятельностью. Дело дошло до того, что, завидев на улице противника, она переходила на другую сторону, не желая здороваться. Надежда Константиновна посмеялась над таким способом выражения чувств, а Владимир Ильич посоветовал побывать в Альпах. Она любила путешествовать — ничто так не укрепляет нервы, как хождение в горах.
Эссен, захваченная боями с меньшевиками, плохо спала, осунулась, на руках высыпала экзема.
И вот, надев на спину рюкзак, как домовитая немка, она отправилась в Интерлакен, небольшой городок, лежавший на берегу Женевского озера. Дорога вилась серпантином, петляя и скрываясь в густых зарослях лесов. На террасах, заросших соснами и елями, виднелись виллы богачей, наезжавших из разных стран. Осенним разноцветьем вспыхивали крыши, заплетенные диким виноградом. Дикий виноград рос повсюду, и листья, прихваченные первым морозцем, пламенели. Дотошные хозяйки придавали фасадам домов, разукрашенных диким виноградом, форму гигантского листа, потрясавшего воображение. Какая красота! Дух захватывало, она смотрела с горы вниз, не в силах оторвать глаз от сказочного разноцветья деревьев. Золотились купола церквей. Высоко поднимали свои остроконечные вершины туи. По сочным лугам неторопливо передвигались симменталки — крупные коровы. Черно-белые. С колокольцами, поражавшими размерами. Сладкий перезвон сопровождал каждый шаг коров. Изумрудные травы залиты красными маками, затканы альпийскими цветами. И над всей этой благодатью голубое до синевы небо. На повороте дороги она прижалась к утесу, не в силах отвести глаз от великолепия Швейцарских Альп. В прозрачном воздухе разливался перезвон церквушек. Виднелись альпийские хижины с яркими крышами, большущими террасами резного дуба. Да и сами хижины не соответствовали российским представлениям о хижине, они были сложены из дубов, почерневших от непогоды и выстоявших не один десяток лет. Окна украшали литые решетки и ящики цветущей герани. И в больших городах герань заполоняла окна домов, но тут в горах торжествовала. Махровая. Крупная. Белая. Розовая, сиреневая. Чудо чудное, диво дивное. И над всей благодатью возвышались горные вершины с вечными снегами. Белизна снегов слепила глаза. Слышался рев падающего водопада. Огромные струи воды дробились в солнечных лучах. Эссен перевела дух и в который раз порадовалась красоте. В густую зелень хвои, покрывавшей горы, вкраплялись желтые листья кленов, золото берез, красноватые листья осины, тронутые первым морозцем.
